Лекция 7. Разделение творческого труда

В прошлых лекциях были показаны три модели взаимодействия человека с окружающей средой. Первая модель – самая актуальная, она всеми понятна – это натуральный человек. Вторая модель, в которой есть свои недостатки и которая ограничена,  – это организованный человек. Была предложена третья модель, которую, как я считаю, мы и должны сейчас рассмотреть как можно более подробно. Здесь речь не идет о новом человеке, об индивидууме.

Прежде всего, для меня совершенно очевидно, что в этой модели не должно быть отгороженности от внешнего мира (окружающей среды), поскольку мы видели, что недостаток второй модели заключается именно в этом. Этот же недостаток модерна на уровне философском уже преодолен, уже все понимают, что не бывает всеобщих теорий всего – в своих сферах их не может быть. Собственно, это и есть постмодерн.

Реакция на это была двойная. Первая реакция у многих, тех, кого мы называем постмодернистами, состояла в следующем: если невозможны теории, если невозможна история (а Поппер, когда разрушал модерн, в частности написал книжку против историцизма), раз все теории это нечто временное, непонятно как устроенное, тогда любое высказывание равно любому высказыванию. Произошла анархия. Это не просто анархия, это анархия в мозгах. События 68-69 гг. в мире помимо того, что у них были собственные причины, совпали с этой революцией. Выяснилось, что непонятно, чему учиться, непонятно, кому верить – нет никаких авторитетов, и наука не авторитет, в этом смысле события 68-69 гг., этот широкий молодежный бунт, во многом базировался на понимании вот этой научной революции, оно было в мозгу. Французские философы, которые первыми восприняли новые идеи, первыми начали выстраивать постмодернистские конструкции, пытались нащупать новые дороги, но эти новые дороги были такие, что любое высказывание равно другому, и оно не ценно, поскольку нет критериев сравнения разных высказываний. А как на это среагировала молодежь? Вы, старшее поколение, ваше высказывание ничем не лучше чем наше высказывание. Вот корни этих всех явлений. Это была первая реакция, и она до сих продолжается: нет авторитетов, нет правил.

Другое дело, что была мощная контрреакция. С контрреакцией выступила наука, потому что наука в рамках этих процессов утратила свой авторитет. Она его все равно утрачивала. Сегодня в целом апелляция к науке как к авторитету уже разрушена, наука перестала быть авторитетом, в том числе для простых граждан. Исторически, с этого же момента пошел рост квазирелигиозного сознания, начали верить в йогу, искать духовных практик и т.п. И сами ученые, и обыватели начали искать новые основы существования, потому что старые куда-то ушли. И в этом смысле непонятно, что такое наука и в чем ее авторитет. А наука ничего не смогла предпринять и всему этому противопоставить, кроме прибегания к административным мерам вроде создания комиссии по борьбе с лжеучеными.

Реплика. Получается, что эти люди оказались не бойцами.

А за что им было бороться? Ведь сама наука, философия, методология науки говорит, что наука сама по себе никаких оснований под собой не имеет, что все это мираж, пыль, что любая теория живет до первой фальсификации – по версии Поппера. Притом что эти фальсификации, какую бы область знаний мы не взяли, наблюдаются везде. Физики не замечают огромного количества экспериментов, которые ставят физики же, результаты которых не объясняются теорией.

Я всех призываю почитать книжку Лакатоша. Была реакция от имени действующей науки на этот развал в сознании. Лакатош понимал что к чему, он говорил: ну как же так, ну разве может какой-нибудь один факт разрушить стройную красивую теорию? Надо подождать, надо что-то отложить. В экономике то же самое говорил Марк Блауг. Экономисты знают про Поппера, экономисты знают, что у них теория дырявая, это все Марк Блауг признает. Он говорит: и что нам теперь с этим делать? У нас в течение столетий  наработаны знания, и мы теперь должны их зачеркнуть? Но для того чтобы пересмотреть теорию, это знание надо освоить, а у нас даже нет человека, который мог бы это сделать, потому что каждый из нас работает в определенной сфере. Нет человека, который мог бы понять, как устроено знание об экономике. Поэтому давайте пока не будем все это трогать. Давайте займемся новыми работами, поиском новых путей и т.д.

Они действительно занялись, потому что идут какие-то там работы, например, по экономическому росту, идут свои процессы в экономической науке, о них можно долго рассказывать. Но реакция такая: давайте пока не будем ничего трогать, давайте подождем, давайте вместо теории будем говорить о методологии исследовательских программ, что хотя теории могут и рушиться, а вот исследовательские программы сохраняются, и это и есть ядро. Революция в теории познания была воспринята, и ученые сейчас с этим пытаются как-то жить. Но в любом случае это реакция – как бы нам защитить то, что наработано. 

Сегодня многие уже забыли про все эти дискуссии, при том что в 50-60-е гг. даже в СССР революция в теории познания была предметом горячих споров, горячих обсуждений в научной среде. Сегодня никто про это не знает, никто не вспоминает. Методология используется какая придется. Обучили чему-то в вузе, сказали ‒ иди решай задачку, я иду и решаю. Почему решай эту задачку, как решай – непонятно.

Среди экономистов есть хорошая двухтомная книга – обзор экономической теории на пороге XXI века. Это в самом конце XX века собрали статьи, где, в том числе, есть несколько статей по методологии, где признается, что с методологией в экономике явная беда, и хотя  про Поппера мы знаем, но он как-то не очень применим, и даже Лакатош не очень применим. И вообще, что такое экономическая наука, и в чем содержание экономической науки? Там дан ответ: экономическая наука ‒ это то, что про нее думает большинство экономистов.

Обратите внимание, многие вещи тянутся друг за другом. Почему все сейчас пинают Академию Наук? Большое значение придается индексу цитирования, ровно потому что  индекс цитирования и представляет собой форму выработки мнения этого самого большинства. Идет борьба за большинство, в процессе которой создаются сговоры, коалиции – вы будете цитировать нас, а мы вас.

Что в результате произошло с институционализмом – противником неоклассики? На этой волне появился неоинституционализм, который разными способами добился высокой цитируемости. Какими способами? Практически полностью разделив все предрассудки неоклассики. Неоинституционалисты этого не признают, но по факту так и произошло. Зато их стали цитировать, а Оливеру Уильямсону дали Нобелевскую премию. То есть получилось даже наоборот – экономическая наука стала консолидироваться: не расползаться, как должно было бы быть, как делают настоящие постмодернисты, а, наоборот, консолидироваться и выступать единым фронтом.

Вторым, кто выступил против постмодернизма, было государство, потому что государство – это рациональная бюрократия (про рациональную бюрократию будем говорить в следующей лекции, мы от Вебера далеко не уйдем). А рациональная бюрократия базируется на научном знании, но на том, на модернистском научном знании. Поэтому вторая реакция – это реакция бюрократии. Ведь интересный факт, кто сегодня составляет верхушку политиков и верхушку бюрократов? Те самые люди, которые в 60-е гг. и бунтовали. Это то самое поколение. Там вообще в голове каша. Постмодернисткий проект стал проводиться бюрократическими методами. Ну например, возьмем историю с геями, с браками, с толерантностью. Постмодернистские лозунги стали проводить в жизнь бюрократическими методами, по сути хороня эти лозунги в глазах населения. При этом в головах никто революции 60-70-х гг. не отменял, ее просто забывают, замалчивают.

Посмотрите, например, на Кургиняна, который кричит про постмодерн, вообще не понимая, что это такое, и по сути призывая бороться с бюрократическим постмодерном бюрократическими же методами. Это уже всеобщая шизофрения в масшатабах планеты. Опять-таки, почему там дебилизация. Ее бы не было, если бы государство, которое осталось бюрократическим, не хотело усилить контроль над теми сферами общественной жизни, которые были ему недоступны. Вот на Западе идут таким путем, и еще неизвестно, какой путь более разумный с точки зрения сохранения власти: легализовать и взять под контроль, потому что тогда все будут вынуждены регистрироваться, бегать с бумажками, становиться на учет к бюрократам, то есть делать все то, что люди делали раньше сами по себе, а теперь должны будут на все иметь бумажку; или как у нас ‒ все запрещать, при этом явление само по себе никуда при этом не исчезает, а только выходит из-под контроля. Это надежда на силовой контроль, про который все в нашей стране знают, что это такое.

Вернемся к модели. Нельзя отгораживаться от окружающей среды. Значит ли это, что надо превратиться в натурального человека? Сегодня на фоне всех происходящих процессов откат к натуральному человеку происходит сам по себе. Ученые превращаются в натуральных людей, а как им еще быть? А со стороны вот этого недоделанного постмодерна потоянно звучит, что любое высказывание равно любому другому. Это выталкивает всех к натуральному человеку. И поэтому авторитетом может быть кто угодно, ну, собственно, у нас СМИ делают авторитетов; раньше их делала наука, а теперь СМИ и доступ к СМИ. И все мыслят как мыслят авторитеты, созданные СМИ, при этом никто даже не пытается разобраться, а что они несут, зачем и почему. Ну говорит что-то, мне нравится, и другой мне тоже нравится, а свести два и два и понять, что они противоречат друг другу, вообще невозможно.

Поэтому единственный рецепт, который я знаю (это не значит что нет других), того как не превратиться в натурального человека, ‒ воспринимать окружающую среду как продукт истории, которую надо изучить, чтобы понять, что происходит в окружающей среде. То есть происходят какие-то события, которые вы воспринимаете не непосредственно, не чувством, а понимаете, что хотя это событие произошло сейчас, но к нему привела какая-то история; следовательно, понять, как на это событие реагировать, можно только изучив историю этого события (явления), именно историю.

Дело здесь вовсе не в поиске причинно-следственных связей. Возьмем пример из экономики. Есть производственная функция ‒ причинно-следственная связь между ресурсами и выпуском. И фирма обычно описывается производственной функцией, а я вам целую лекцию прочел, что такое фирма, как формируется реальный процесс производства, и какое он имеет отношение, а именно никакого, к пониманию фирмы как производственной функции. Мы рассмотрели это с вами как исторический процесс, не надо говорить про причинно-следственную связь, потому что она может быть там, где мы вообще не знаем что причина, а что следствие.

Еще раз подчеркну, причинно-следственная связь может быть только исторической. Потому что часто причинно-следственная связь понимается как связь между параллельными событиями, что неверно.

Изучение истории – процесс сложный. Я все время описываю капитализм как  совокупность закономерных случайностей. С чего начинается неокономика? При СССР была своя конкретная задача – остановка в развитии. Потом она сменилась другой – рухнул СССР – как развиваться дальше. Потом она сменилась более актуальной – Россия находится в кризисе. Почему я сразу понял, что метафора разделения труда – именно то, что мне надо, хотя искал я в разных областях? Потому что она сразу задала исторический контекст. Разделение труда имеет свои законы развития, это не какой-то фактор, который можно поменять при необходимости, как многие бюрократически рассуждают.

Ведь как относятся к сегодняшнему состоянию российской экономики, совершенно бюрократически? Есть ситуация в окружающей среде, давайте возьмем в этой же окружающей среде какой-то фактор, например процентную ставку, и будем ей оперировать. Это иногда работает, иногда нет, и никто не знает почему. Давайте будем пробовать. И сразу попали в ситуацию натурального человека.

Конечно, у натурального человека есть свой способ освоения мира ‒ через накопление опыта, и вершина натурального человека, до которой он может дойти в своем движении по познанию мира, – это класификация. Это по сути уже преднаучная стадия. Посмотрите, о чем сегодня пишут аналитики: они делают классификации того, какие бывают кризисы. Эти аналитики регулярно ошибаются, потому что пытаются сравнивать происходящий кризис с прошлыми кризисами, которые разделены на U-образный, V-образный и прочие. Это подход с позиции натурального человека. При этом высказывания все одинаковы. Один говорит – будет V-образный, другой – будет U-образный. Почему? Ну мне так больше нравится. А дальше уже зависит от того, как человек настроен, как он себя позиционирует: один, скажем,  плохо себя ощущает в научном сообществе, и он будет говорить – все плохо и сейчас все рухнет, а другой хорошо себя позиционирует, и он будет говорит, что все будет нормально. А в итоге  получается вообще что-то третье.

Неокономика в этом смысле конечно историческая наука. Фактор разделения труда сразу дал достаточно широкий исторический горизонт, который можно долго осваивать. Начали с экономики, с разных экономических периодов, как все было устроено, почему поменялось, откуда взялся кризис. Дальше двинулись в элитологию, потому что стало ясно,  что экономики для объяснения не хватает, нужны дополнительные факторы.

Итак, необходимо понимать, что все происходящее вокруг является продуктом истории, но не просто истории, а некоторой осознанной, организованной истории. То есть надо эту историю организовать. Я, как заинтересованное лицо, потому что именно я сталкиваюсь с проблемами, должен историю организовать. Но мы не можем всю историю организовать, сразу и целиком, создать то, что историки называют большим нарративом – некую систему, охватывающую всю историю, но как систему нарративов.

Что является проверкой исторического нарратива? Состояние окружающей среды. На самом деле задача историка и истории как науки состоит в том, чтобы показать, как и откуда возникла окружающая нас современность, залезть как можно глубже и как можно дальше.

Макиавелли в свое время писал, немного ошибочно, что религии и государства должны регулярно возвращаться к своим истокам. Подразумевается, что если государство дожило до некоего состояния, когда оно может вернуться к своим истокам, значит, оно было изначально устроено как-то нормально, но потом произошел процесс порчи, потому что если бы оно было устроено ненормально, оно бы уже давно погибло, и нечего было бы говорить про возврат к истокам.

Макиавелли не понимал, что на самом деле испорченность была заложена уже в начале, и возвращаться нужно не для того, чтобы воспроизвести изначальные установления, вот единственная моя поправка, а для того чтобы понять, что же в изначальных установлениях было заложено, что вызвало ту испорченность, которую мы сейчас наблюдаем, и что с этим можно делать. А так Макиавелли правильно понимал про необходимость историчности.

Организованная как система нарративов история подразумевает перманентную историческую рефлексию.

Мы с вами понимаем, что первая модель – это человек, вторая модель – это человек, а третью модель один человек реализовывать не может. Вот я взялся за экономический кризис в основном и от него выстраиваю историю, но я понимаю, что параллельно существует много каких еще вещей, которые тоже имели свою историю, которые влияли на историю кризиса каким-то образом, но этого никто не описывает. А один человек описать все не может.

Вопрос. То есть вы хотите сказать, что должна быть группа людей, которые будут совместно выстраивать систему нарративов?

Правильно, потому что у них все время есть критерий правильности их действий – окружающая среда. То есть должно быть коллективное действие. И в третьей модели человек – это участник коллективного действия, коллективного познания, действия осознанного и организованного.

Итак, действие хотя и коллективное, но при этом оно и сугубо индивидуальное действие. Выбор-то индивидуальный.

Давайте немножко посмотрим на ситуацию. Вот есть сегодня. Мы пытаемся какое-то явление оценить исторически. Это сложная задача, потому что история сложна, она может ветвиться, ставить разные вопросы. На что мы в неокономике все время сетуем. У нас исторических знаний не хватает даже по Европе, то есть их хватает на какой-то достаточно крупный нарратив, но мы понимаем, что нам нужен настоящий специалист по истории.

При этом нам нужен не вообще какой-то специалист по истории, а который бы мог работать по нашим заявкам. Кто-то мог бы занять такую позицию сам, не потому что он историк и что-то знает, а потому что он готов выполнять заявку, в том числе критиковать.

У нас нет востоковеда, для того чтобы изучать восточные экономики. Ведь есть где-то специалисты, они сидят, они чем-то занимаются. При этом большинство из них производит мертвое знание или знание, которое интересно только им самим. Конечно, это знание могло бы быть использовано, но он пока про это не знает.

Здесь есть два момента. С точки зрения этого процесса он должен поменять позиции. Коллективно-индивидуальное действие требует появления новых позиций и изменения уже существующих позиций. То есть тот самый историк-специалист по Востоку должен понимать, что он занимается не просто историей Востока, потому что он получил где-то грант неизвестно почему, и это входит в план работы Академии Наук тоже непонятно почему, а который должен встать в позицию – а существует ли кто-то, кому мое знание нужно? Это смена позиции.

Вопрос. То есть принудить ученого отойти от позиции наука ради науки?

Конечно, потому что наука всегда существует ради объяснения явления. Ты обладаешь знаниями; более того, получив запрос или систему запросов, ты можешь свое знание наращивать, понимая, почему ты это знание наращиваешь и зачем ты реально этим занимаешься. Ты помогаешь решать конкретные вопросы, касающиеся понимания  современности, что ведет к дальнейшим действиям по ее изменению.

Вопрос. Речь идет об общественном заказе?

Это не общественный заказ, нельзя сказать, что он общественный, поскольку он исходит от людей, которые же и принимают в его исполнении деятельное участие.

Вернемся к индивидуальному действию. Вы можете сделать прогноз. Видя существующую систему нарративов, вы можете выбрать тему, которой вы будете заниматься, если у вас есть прогноз, что в этой теме возникнет потребность. И тогда вы не  только занимаетесь этой темой, но и рассылаете запросы на потребителя. Даже если вы пока еще не можете четко сформулировать запросы, давайте взаимодействовать. Каждый  предпринимает индивидуальное действие, но оно имеет смысл только как коллективное.

Реплика. То есть речь идет о том, чтобы Академия Наук не просто что-то там разрабатывала, но еще и занималась форсайтом.

Правильно. Возникают новые позиции. Что такое система нарративов? У тебя есть нарратив, у меня есть нарратив, а можно заняться согласованием этих нарративов, и для этого согласования существуют запросы. По большому счету у нас сейчас вообще нет таких позиций.

Вопрос. А когда химия с биологией взаимодействуют по поводу создания какого-нибудь лекарства?

Так взаимодействие всегда есть. Химия самая ненаучная наука в смысле второй модели, как и медицина. Потому что медицина, вообще говоря, работает от окружающей среды. Ведь что такое справочники по болезням? Это система нарративов, которая сложилась из опыта, и которая привлекала для своих целей химиков. Элементы взаимодействия ведь всегда есть. Я же не придумываю что-то совсем новое, чего никогда не было. Вот у меня с собой книга – кембриджская «Экономическая история Европы». На ее примере понятно, что есть экономисты, у которых есть свои модели развития экономики, и есть историки, у которых есть свое представление об этих исторических периодах (при этом историки первые пали жертвой постмодернизма и ударились в изучение частных историй, вообще не понимая зачем). Экономисты, которые со своими жесткими моделями полностью находятся во второй схеме, пытаются эти модели натянуть на историю, а историки, изучающие отдельные периоды, им отвечают – не лезьте к нам со своими моделями, никакой единой истории нет. Здесь можно призвать обе стороны встать в более приемлемые позиции. Историки не могут работать с жесткими экономическими моделями.

Мы в неокономике изучаем С.Нефедова, российского историка, одного из самых интересных современных историков, который тоже пытается работать с экономическими моделями, и у него эта связка работает. С ним можно спорить или соглашаться, но у него явно есть понимание того, что есть какая-то единая история, и она привела к современному состоянию, и нужно разобраться как именно.

А медицина, в том как она устроена, является одной из самых современных наук. И я неоднократно рассказывал вам про пример доктора Хауса, когда говорил про коммунизм, потому что про историка или экономиста снять современный сериал про коммунизм нельзя, а про медика можно. И доктора работают не потому, что на медицину выделяются деньги, не потому что выдали грант и надо эти деньги освоить, а потому что надо лечить болезни – там это понимание существует. Мы в неокономике ничего не выдумываем, мы существующее пытаемся структурировать.

К нам часто приходят люди, которые обладают каким-либо знанием, например, про криминальный мир. Но они не задаются вопросом, нужно ли кому-нибудь это их знание. Вот вам нравится читать про жуликов, и вы думаете, что раз мне интересно, значит и всем остальным интересно, и сейчас я про это расскажу. Но какое это имеет отношение к сегодняшнему дню? У вас есть какой-нибудь нарратив о том, что сегодня определяется в рамках того знания, которым вы обладаете, или это просто мертвое знание, которое никак не связано с современностью? Я-то понимаю, что в современности есть запрос, который требует этого нарратива, но сам нарратив пока не построен, и вы либо должны его сами построить, либо должны как-то сформулировать запрос и проблематику, и тогда ваше знание будет интересно и актуально, и тогда мы будем его обсуждать – является ли оно дополнительным или  альтернативным тому, которое строим мы. Потому что я согласен, что криминальная часть экономики играет значительную роль во многих событиях. Только я не знаю какую, а у меня сил и времени не хватает на то, чтобы этим заняться.

Реплика. Тогда у вас автоматически появляется еще один пункт – направленное действие.

Направленное, и у него есть точка, от которой оно отталкивается. Вот здесь правильно было сказано про болезни. У нас нет и не может быть гармоничного и сбалансированного общества, в нем всегда будут существовать какие-то проблемы, и при коммунизме они будут – смотрите «Доктора Хауса» (ну у меня просто никакого другого развернутого нарратива про коммунизм под рукой нет). Ну хорошо, прочтите «Понедельник начинается в субботу» и «Сказку о тройке». Идеологически в этом смысле они очень близки. 

Вопрос. То есть позиция ‒ это некая реакция на актуальные запросы?

Она может не быть непосредственной. Ну зачем востоковед будет читать сегодняшние газеты, кроме общего развития, и выстраивать каждый раз от сегодняшних событий запросы  в историю? Он должен понимать, что кто-то до него свой нарратив дотянет, или он сам  должен кому-то его предложить. Но его собственная позиция должна состоять в том, что он  не просто носитель просто знания. Это должен быть активный нарратив, должны быть порталы, должны быть обращения. Я-то запросов к историкам формулирую много. Придет востоковед, который скажет, что обладает знанием, будем работать.

Вопрос. С какого периода считается история?

С сегодняшнего.

Вопрос. А как далеко?

Насколько можно дойдем. Я же говорил на прошлой лекции – тут и к физикам появятся вопросы.

Реплика. Так физики вроде делом занимаются...

Вот я могу вам сказать про свою профессию: экономисты занимаются полной чушью. Это понятно, в том числе некоторым из них самих, и мне потребовалось много времени и лет, чтобы это как-то изменить. Экономисты занимаются фигней, и с этого осознания началось создание неокономики. А с представителем другой профессии встретишься, он скажет – а у нас все отлично. Правда мир вокруг помирает, поэтому все бегают и просят: экономисты, спасите нас, мы-то все делаем правильно, мы молодцы, а кругом почему-то фигня. И вот в этой позиции все находятся: физики делают свое дело замечательно, историки ‒ прекрасно, технические науки просто расцветают, но при этом все бегают и спрашивают, как спастись и что делать? Вот ведь в чем ужас сегодняшнего положения. У всех все отлично, а почему так плохо-то всем? Почему мы ждем катастроф и ужасов? Финансовый сектор двести лет отлично рулил, он дал вам возможность и автомобиль купить, и много еще чего сделать, а сегодня он вам этой возможности не дает. А вы задумайтесь, почему раньше давал, а сегодня не дает. Вам рассказывают нарратив про финансы и науку, а вы не слушаете. Ваши успехи были связаны с работой финансового сектора. А мне говорят: нет, успехи все были нашими и мы до сих пор такие молодцы, а вот придумайте теперь так, чтобы мы и дальше были молодцы.

Вернемся к действию. Это, конечно, должно быть ответственное действие, причем ответственное в двух смыслах. Ответственность, с одной стороны, должна быть индивидуальная, потому что есть критерий (сегодняшний день), которым все проверяется. Этим критерием проверяется то, можете ли вы показать и объяснить, как ситуация развивалась исторически, либо вы решили применить свое знание, сформировать свой нарратив каким-то образом, который никак к сегодняшнему дню не приходит. Но тогда ваш нарратив никому не нужен, хоть вы миллион запросов сформируете. И тогда выяснится, что ваше знание мертвое, вы не смогли его освоить нужным способом, и тогда это индивидуальный провал.

С другой стороны, должна быть ответственность историческая. Смотрите, ведь получается, что речь идет вообще о вопросе смысла жизни. Сейчас для большого количества людей нет религии, которая давала бы ответ на вопрос о смысле жизни. Наука, та парадигма модерна, в соответствии с которой ценилась жизнь, отданная за счастье всего человечества, за прогресс ‒ раньше устанавливала цели и задачи. Устанавливала их, в том числе, и через общественные институты, давала сигналы о том, что соответствует цели и что оправданно, а что не соответствует цели. Сегодня эта парадигма разрушена. Наука, хотя и смогла защититься, таких сильных высказываний уже не дает. И государство не дает, хотя и делает  иногда истеричные попытки. Но мы-то все просим ответа на вот этот вопрос. Все говорят, что нет национальной государственной идеологии, нет проекта. Но государство вообще ничего не может вам дать. Оно застряло в яме между модерном и постмодерном. Оно понимает, что и модерн уже себя изжил, но и с постмодерном согласиться не может, поскольку в этом случае для простого гражданина вообще неясно ‒ что такое государство и что это слово означает. Поэтому выстраивается какой-то промежуточный вариант.

Теперь смотрите, когда вы объясняете сегодняшнюю ситуацию, вы на самом деле  участвуете в построении истории, но строя историю, вы же ее и движете. Выстраивание истории назад движет ее вперед. Даже участвуя в этом проекте, вы участвуете в движении истории и можете осознать себя не как неизвестно кого, а как двигатель человеческой истории. Потому что в рамках этого проекта выясняется, что история человечества не напрасна, потому что она привела к сегодняшнему дню, и она ненапрасна, потому что она позволяет двигать ее вперед, и значит ваши действия тоже позволяют двигать ее вперед.

К участию в такой деятельности предъявляются очень жесткие требования, вы должны понимать, в чем вы участвуете, как вы можете взаимодействовать с другими, либо формируя запросы и двигаясь сам навстречу другим, либо предлагая свои ответы.

Вопрос. То есть если брать рационального человека, то у него ответственность перед богом, а если брать эту модель, то тут ответственность перед историей?

Ну что значит перед историей? У вас есть проект, в который вы вносите вклад. Сейчас же человек не знает, во что он вносит вклад в своей жизни. Многие вкладывают в себя, и все заканчивается со смертью. Очень многие будут продолжать вкладывать в себя. Будут ездить на Гоа искать просветления и т.п., ничего же не изменится так быстро. Кто-то получит твердую почву. Я не говорю, что все должны участвовать. Пробуйте. У вас же у всех много жизней.

Теперь рассмотрим специальный кейс для технических наук.

Пусть в новой схеме находится изобретатель. Он сделал изообретение. Неважно, почему: жизнь подсказала, у него были соображения или случайно что-то получилось, и у него есть понимание, что это изобретение важное и полезное. Куда он в новой системе должен обратиться?

Это изобретение надо как-то произвести, то есть встроить его в систему разделения труда. Я дальше обозначаю позиции. Требуется интегратор, назовем его так, который это изобретение встроит в систему разделения труда, то есть теоретически построит вокруг него  систему разделения труда и поймет, что необходимо для его внедрения.

Мне один изобретатель-любитель рассказывал, что его знакомый создал замечательную штуку, детали для которой нашел на помойке. Я отвечаю: ну хорошо, штука-то может хорошая, но если таких штук надо произвести 100 тысяч, то скольким людям нужно лазить по помойкам и искать детали? Поэтому ему нужен интегратор, который скажет, что нужно для производства определенного количества таких штук.

Дальше нужен аналитик по системе разделения труда, которая уже сложилась. Потому что для производства и внедрения изобретения нужна своя система разделения труда, и есть система разделения труда, которая сложилась на данный момент. Очень многие изобретения не стыкуются с существующей системой разделения труда по ряду причин, которые сейчас не будем обсуждать.

В роли интеграторов на данный момент выступают инжиниринговые фирмы, а вот позиции аналитика у нас нет. А без него сейчас нельзя.

Когда и интегратор, и аналитик дали добро, дальше появляется инвестор, может быть традиционный, может быть новый, и собственно предприниматель, который этот новый бизнес создаст.

А если они добро не дадут? Но изобретение ведь может быть на самом деле полезным. Тогда надо найти нишу. Ниша может быть найдена правильно путем изменения существующей системы разделения труда, но тогда это должен быть гораздо более крупный проект. Но вещь-то полезная, и ее есть где применить. Но у тех, кто ее мог бы применить, нет денег, нет знаний, они неструктурированы или что-то еще. Поэтому если ниша есть, то кто-то, а это уже будет позиция социальный предприниматель, должен организовать эту нишу: что-то  предпринять, чтобы эта ниша выступила потребителем этого изобретения. Если ниша организована, то дальше путь тот же самый – инвестор-предприниматель.

Обратите внимание: каждый шаг может просчитываться заранее и может по ходу дела постоянно проверяться. Внедрились в нишу, она оказалась достаточно емкой, и поэтому удалось наладить разделение труда по производству этого изобретения, и оно может даже  конкурировать с тем, что происходит в существующей системе разделения труда. То есть мы, оставаясь в существующей системе разделения труда, что-то улучшили, но это сделал не кто-то один, а был проведен целый комплекс мероприятий.

Это если ниша есть, но ее же может и не быть. Нишу можно создать. А создать ее можно, например, с помощью государства или чего-то государственного.

Реплика. Например, госзаказ. Государство же может дать первичный спрос.

А если этого спроса недостаточно? Сколько государство должно потратить бабок, пока ваш проект не станет удачным, и кто ему эти бабки вернет. Если требуется дать бабки, то никакого эффекта от внедрения нет и быть не может. Вам про все эти предрассудки рассказала неоклассика, про инновации, про то, как все работает. У этих предрассудков нет вообще никаких оснований, и более того, когда мы о них задумываемся, большинство из них фальсифицируется даже на уровне элементарной логики, а даже не фактов.

Вопрос. А как же пример атомной бомбы?

Ну понятно же, почему все вспоминают атомную бомбу, и зачем она понадобилась. Можно написать целый нарратив про то, зачем понадобилась атомная бомба, как это все исказило историю, и привело ли это к положительным последствиям.

Реплика. Я про то, что иногда на проект требуется столько ресурсов, что они есть только у государства, например на проект по осзданию атомной бомбы.

Ну так кроме государства нет же вообще больше никого, кто закажет атомную бомбу. Атомная энергетика ‒ это побочный результат. То есть вы вложились в атомную бомбу, а потом говорите, что с этого еще кажется можно и бабок срубить, при том что, обратите внимание, атомная энергетика особых бабок никому не приносит. Сейчас Росатом пытается конкурировать с проектами строительства ТЭЦ и проигрывает, потому что для атомной станции и для ее безопасного функционирования нужно много чего, что делает проект ее строительства неокупаемым.

Итак, нишу надо создать, поэтому нужен человек, который будет работать  с государством, назовем его лоббист ‒ это в случае, когда все идет от изобретателя. Но ведь из любой позиции может быть линия к изобретателю, и там должны быть свои позиции. Потому что я вижу нишу, но я не техник, или я вижу проблему в системе разделения труда, но как мне ее донести? Поэтому во всех местах между этими основными позициями должны существовать еще позиции, которые могут быть постоянными или временными.

Позиции подвижны. Никто не говорит, что ты должен всю жизнь работать аналитиком по разделению труда, потому что если я увидел, что какое-то место пусто, то я могу переходить туда. Это и есть зарождение общественного запроса и предложения. Так может работать система с изобретателем.  

Смотрите, до этого был процесс роста, и изобретатель должен был интегрироваться в этот процесс роста, это был случайный процесс. А когда какое-то изобретение попадало в систему разделения труда, то другие уже не рассматривались. Вокруг него выстраивалась своя система разделения труда, заводы производили детали, налаживался сбыт. Кто-то, конечно, мог сказать, что он изобрел альтернативу автомобилю. Ему бы ответили, что сейчас процесс производства эффективен, и вся построенная цепочка уже работает, а чтобы внедрить втое изобретение, надо выстроить такую же цепочку, а зачем?

Реплика. В СССР ведь существовал заказ на изобретения.

В СССР в 1986 году был проведен пленум ЦК КПСС по инновациям (слово-то не новое), ну по научно-техническому прогрессу, тема была инновации, обсуждался вопрос внедрения. И постановление было очень интересным. Там было сказано, что инновации мы  всячески поддерживаем, но только инновации определенного рода ‒ чтобы в новых продуктах было не более одной трети новых деталей.

Это и была проблема. Вы производите прибор из ста деталей, а я придумал прибор из девяноста, но только совершенно других. И перед тобой встает проблема, что эти девяносто  деталей надо где-то произвести, интегрировать, найти инвестиции при всеобщем дефиците и т.д. В этом и заключалась проблема внедрения инноваций в СССР, потому что инноваций было много, как до сих пор все говорят, но инновации все были такие, как я описал.