Лекция 5. Макс Вебер и дух капитализма

Напомню, что позапрошлую лекцию мы закончили на рассуждении о соотношении прагматизма и идеализма в истории Западной Европы: как и откуда оно появилось, какие последствия имеет и почему мы плохо понимаем европейцев. Тогда у меня возникла развилка: с одной стороны, надо было продолжать историческое повествование, а с другой стороны, эта тема имеет непосредственное отношение к теме сегодняшней лекции. Она больше философско-управленческая, нежели историческая, хотя конечно и историческая тоже. Тема сегодняшней лекции – «Макс Вебер и дух капитализма», и лекция будет посвящена дольнейшему более глубокому раскрытию этой дихотомии, этого сочетания прагматизма и идеализма, свойственного Западной Европе, но уже не только в сфере политики, как мы с вами рассмотрели это раньше, но и в других областях жизни.  

Прежде всего – о Максе Вебере. Я не буду рассказывать, кто он такой, о нем наверное все хоть что-то слышали. Я такие вещи обычно пропускаю, кроме чего-то совсем уж интересного биографически. Макс Вебер был и до сих пор считается одной из крупнейших фигур в западной социологии, в некотором смысле может быть крупнейшей. Кстати говоря, это любопытно. Здесь я, пожалуй, отвлекусь.

После Маркса появились люди, которые стали претендовать на звание марксов в других науках. В экономике один из них – это Шумпетер, который претендовал на звание австрийского маркса и ставил себе те же самые задачи. Шумпетер пытался превзойти Маркса в тех достижениях, которые, по его мнению, были у Маркса, и Шумпетер до сих пор остается очень сильной и влиятельной фигурой, которую все помнят, все обсуждают и который, помимо Кейнса, возможно, является одним из самых часто упоминаемых и цитируемых.

Вебер тоже ставил себе задачу стать марксом в социологии: опровергнуть Маркса, дать совсем другую картину, и вот с таким посылом он до сих пор остается на Западе одним из самых влиятельных авторов. Многие уже, может быть, не понимают этого в силу снижения качества образования, но круг идей, круг понятий, которые разрабатывал Вебер, до сих пор составляют основу западного представления об устройстве общества, о его структуре и взаимосвязях.

Вебер, бесспорно, сделал очень многое, привлек внимание к очень многим важным темам, и та тема, о которой мы будем говорить, на мой взгляд, является у Вебера одной из центральных, а также очень важной, в том числе, для нашего понимания и трактовки неокономики. Это с одной стороны. С другой стороны, читая Вебера, очень сложно разбираться: вроде говорит все правильно, а, например, выводы делает совершенно странные. Нельзя просто прочесть работу Вебера, нужно очень глубоко разбираться. Не знаю почему, но к описанию действительности или теории он старался подходить объективно, здесь нельзя не отдать ему должное, а вот в выводах он все время был необычайно субъективен, на мой взгляд, и в этом смысле у него постоянно наблюдается смысловой разрыв. Мы сейчас с вами это увидим и сможем оценить. Тем не менее, и описательная часть, и размышления Вебера безусловно интересны, и я вам сейчас их изложу.

Сначала о постановке задачи, которая касается духа капитализма, как ее поставил Вебер. Сейчас трудно судить, но судя по всему, Вебер реагировал на некие (я не большой специалист вот в этих вопросах, но по Веберу это видно) идеи, порожденные тогдашней интеллектуальной жизнью. Не знаю, идеи Зомбарта, или кого-то еще. Очевидно, что была какая-то достаточно острая дискуссия, и направление этой дискуссии заключалось в моральном осуждении капитализма как социального строя, связанного с самыми низкими инстинктами человека – с жаждой денег, с алчностью и т.п.

Вебер начинает с того, что эта критика возможно и имеет под собой какие-то основания, хотя непонятно какие именно; понятно только то, что наиболее капиталистические страны ‒ более богатые, но богаты ли они потому, что там население более алчное – это большой вопрос. По словам Вебера, его личные наблюдения показывают, что, по крайней мере, внешнее проявление алчности и жажды денег гораздо более свойственно населению стран, в которых капитализм не развит или менее развит.

Эти наблюдения, кстати, подтверждаются и сегодня. Вебер приводит в качестве образцов капитализма Германию, Голландию, а противопоставляет их Испании, Италии, Греции. И если мы посмотрим на то, что сегодня творится в Европе, мы увидим это же разделение. И вот это противостояние двух духов, их непонимание, нестыковка, притом, что, казалось бы, и те и другие страны давно капиталистические, давно члены ОЭСР, давно члены Евросоюза, наблюдается до сих пор, а впервые на это обратил внимание Макс Вебер. Он обратил внимание по линии алчности и жажды наживы. Одним странам несвойственна жажда наживы – открытая, откровенная, и при этом они получают богатство, а в других, где такая открытая жажда наживы есть ‒ капитализм не развит, они остаются бедными. Давайте с этим разбираться.

Еще раз обращу ваше внимание на то, что это противопоставление работает до сих пор. Примерно в 2003 году Минэкономразвития провело огромное исследование среди западных предпринимателей, ведущих бизнес в России, где, в том числе, был вопрос о том, что им помогает работать, что мешает, что надо сделать. Ответы были разные, но был очень интересный момент. В разделе про трудовые ресурсы отмечалось, что хотя люди в России и образованные, и обладают прочими достоинствами, но главным их недостатком, который бесил всех западных предпринимателей, была жадность. Жадность считалась недостатком, поскольку, по их мнению, препятствовала нормальной работе. Там были разные термины – жадность, нелояльность, в том смысле, что работая на корпорацию, сотрудник готов ее продать за сто долларов; то есть набор жалоб был разнообразный, но все сводилось к тому, что люди слишком жадные, с ними трудно иметь дело, и с ними не построишь капитализм. Нам вот может показаться смешным, что с жадными людьми не построишь капитализм.

И вот тогда Вебер задался вопросом: если не алчностью, то чем отличаются страны друг от друга в смысле капитализма – не капитализма.

Надо отметить, что у Вебера нет статьи по этому вопросу. У него несколько статей, объединенных в один сборник. В одной из статей, где Вебер не ставит этот вопрос, он приводит данные, касающиеся конфессиональных различий внутри Германии (Германия ‒ многоконфессиональная страна, где есть и протестанты и католики), и показывает, что среди предпринимателей протестанты имеют гигантское превосходство над католиками. Вебер приводит и другие данные: среди высокооплачиваемых работников протестанты доминируют над католиками. Среди тех, кто поступает учиться в инженерные вузы, протестанты решительно доминируют над католиками.

Дальше Вебер приводит сложное рассуждение, достаточно аккуратное, на тему того, не влияют ли какие-то другие факторы на это распределение, и затем утверждает, что, судя по всему, конфессиональная принадлежность действительно имеет сильное влияние на эти процессы. Вдобавок протестансткие регионы в целом, протестантские страны действительно как бы лидируют по уровню развития капитализма: это можно увидеть на примере той же  Германии, внутри которой можно выделить регионы по конфессиональному признаку.

Поэтому Вебер делает вывод, что капитализму присущ некий дух, он как-то связан с конфессионной принадлежностью, хотя пока непонятно как.

Как этот дух определить? Здесь сразу возникает сложность. Вебер, конечно, потом определяет как. Но я уже сказал, что, на мой взгляд, он определяет неверно. Я потом расскажу, в чем неправ Вебер. Я попробую сам, потому что Вебер пишет про другое. А с моей точки зрения на самом деле пишет он про то, что дух капитализма ‒ это и есть идеальный подход к решению прагматических задач. Дух капитализма заключается в идеальном подходе к решению прагматических задач.

В предыдущих лекциях мы говорили это про европейскую политику. Возникает вопрос: откуда взялась эта дихотомия? Мы с вами видели, что противостояние папы и императора эту дихотомию породило: решались прагматичные задачи, но никакого другого способа, кроме как решать их в идеальной сфере, обращаясь к воле бога, к воле высших сил, не было. Поэтому прагматичные задачи постоянно решались через формулирование идеальных конструкций.

Но как мы с вами видели, все эти вопросы касались очень узкого круга людей: в эту полемику были втянуты папа, император, их ближайшее окружение, советники, университеты, которые поставляли этих советников – то есть сфера интеллигенции. Эта дихотомия не затрагивала весь остальной народ ‒ масса народа жила вне нее, по традиции. И в этом смысле говорить о том, что противостояние папы и императора и создало дух капитализма, нельзя. Это совершенно разные сферы. Вопрос: как эта дихотомия проникла в массы?

И вот тут нам надо остановиться на эпохе Реформации. Давайте немного поговорим о том, как устроено католическое религиозное сознание. Не с точки зрения догматов, а с точки зрения того, как оно мыслило об организации жизни. С институциональной точки зрения, но обращенной вовне, к обществу. В католическом сознании был идеал, оно фиксировало идеал. Идеалом считалась монашеская аскеза, монастырская жизнь, аскетическая, посвященная трудам, проводимая в бедности, посвященная постоянному молению богу и т.п.

С этой точки зрения было понятно, в том числе и тем, кто создавал эту концепцию, что такой идеал невозможно распространить на все общество. Что, в таком случае, предлагалось  миру, мирскому сообществу? Поскольку мирское сообщество не может соответствовать идеалу, значит, оно будет соответствовать идеалу с некоторыми допущениями. Про монахов понятно ‒ они спасутся в религиозном смысле. А про мирское сообщество непонятно ‒ они не могут жить как монахи, а могут ли они спастись?

Католическая церковь отвечала, что могут, правда, при условии некоторого постоянного  взаимодействия с церковной иерархией. Институтами такого взаимодействия являются исповедь, покаяние, добрые дела, причастие, и вот по совокупности следования этим институтам можно спастись. Обращаю ваше внимание: идеал в монашестве, спастись можно там, в миру – совершенно непонятно. То есть, грубо говоря, мирянам разрешается совершать грехи, но им необходимо регулярно исповедаться и ходить в церковь. При этом меры грехов не существует, хотя с развитием денежной сферы появился механизм индульгенции.

Если мы оценим эту схему с точки зрения прагматической, то мы увидим очень интересную картину. Как она могла и должна была бы восприниматься? Вообще говоря, эта схема в сознании есть ментальная основа для предприятия по гигантскому перекачиванию мирских богатств к церкви – обогащению церкви. За все надо платить. Но если вы не можете платить жизнью, значит будете платить деньгами. Причем нет никаких границ, и ничто не гарантируется – платите больше. Заплатили больше – все равно ничего не гарантируется, платите еще больше разнообразными способами. А что такое добрые дела? Это дела в пользу церкви.

Собственно, против этого механизма прагматично выступила Реформация. Очень сильно возмущали индульгенции. Конечно, там был целый комплекс претензий, он был и прагматичный, и идеальный. С одной стороны, отдавать деньги без счета за непонятно что было жалко. С другой стороны, обогащение церкви разрушало церковный идеал, который был явлен в  той же монастырской жизни. Распутство пап и клира было предметом осуждения. Все говорили, что в основе лежит обогащение, но с другой стороны весь церковный механизм работал на обогащение, и поэтому ему невозможно что-то противопоставить. Церковь в целом не могла вести святой образ жизни. В этом и состояла претензия. Значит, от этого механизма надо отказаться. А что значит отказаться от этого механизма?

Самое простое ‒ это пойти и всех пограбить, что и случалось, но ни к чему не приводило. Все равно вопрос как жить и что есть идеал – оставался. Поэтому бороться с этим механизмом можно было, только сформулировав альтернативный церковный идеал. Собственно, речь шла о привнесении монашеской аскезы в мирскую жизнь. Монашеская аскеза – это, прежде всего, следование повседневным правилам. То есть можно спастись и при жизни в миру, если при этом это понимать, знать и выполнять определенные правила.

Начал Лютер. Лютер, правда, в этом смысле далеко не пошел, гораздо дальше двинулся Кальвин. Но в любом случае был задан тренд на формирование новой концепции спасения в миру. Монашеская аскеза отрицалась полностью, как недостижимая ‒ может она и упоминалась, но как элемент механизма она не рассматривалась. Сосредоточились здесь именно на спасении при жизни в миру.

Мы сформулировали идеальную задачу, давайте теперь сформулируем прагматическую. Когда на предыдущей лекции мы говорили о периоде Реформации, речь шла о процессе формирования более крупных государств из протонациональных феодов. На это требовались огромные деньги, а механизм обогащения был в руках у церкви, которая вбирала в себя львиную долю мирских богатств. Поэтому необходимо было отобрать богатства у церкви, имея на это основания. А богатства церкви, прежде всего, – это богатства монастырей.

Вопрос. Отобрать богатства или отобрать право дальнейшего обогащения?

Сначала богатства, а потом отменить и сам механизм. Богатства были в монастырях, поэтому и монастырская аскеза должна была быть отвергнута в качестве идеала. Должен быть сформулирован новый идеал.

Реплика. То есть в католицизме идеал сформирован и выстроен под немирское сообщество. А реформаторы принципально решили перенести идеал внутрь мирского сообщества.

Совершенно верно. Но этот новый идеал надо было описать, сформулировать. Как мы знаем, Библия состоит из двух частей. Католицизм и весь этот механизм основывался на Евангелии, на Новом Завете. Новый идеал стали искать в Ветхом Завете. Поэтому произошел сдвиг, он был достаточно сильный, мы потом это увидим. А Ветхий Завет писался же для иудейского народа. Это сдвиг от католицизма в иудеохристианство, и мы увидим, что это имеет большой смысл.

Итак, как вести святую жизнь и спастись, оставаясь в миру? Была сформирована концепция призвания. Человек должен следовать своему призванию. Здесь тоже были сложности. Как известно, бог Евангелий человечный и всех любит. Вот бог Ветхого Завета гораздо более жестокий, гораздо более абстрактный и гораздо менее человечный. Это абстрактная сила, которая не только все видит, но и все заранее спланировала. В том числе спланировала и то, кто спасется, а кто нет. Никто не рождается без того, что это не было замыслено богом, причем задолго до его рождения, и его спасение замыслено богом задолго до его рождения, а другие не спасутся. Эту концепцию, конечно, немного смягчили, вынуждены были смягчить. Потому что иначе получается, что никто не способен повлиять на свое спасение, и свободная воля не играет никакой роли. Все-таки место для свободной воли надо было оставить. Поскольку бог абстрактный, то призвание не может быть взято из реальной жизни. Оно может быть только явлено.

Вопрос. А как определить, у кого какое призвание?

Вот это хороший вопрос, потому что он как раз показывает различие религий. Мы понимаем призвание на притче Христа о талантах. В этом смысле мы как православные схожи  с католиками. У нас гораздо как бы больше Евангелия. Поэтому у нас призвание – это человеческое призвание. У них призвание – совершенно абстрактное.

Абстрактный бог создал мир разумно и рационально, и все, что происходит в мире, делается по воле бога, и значит, рационально. То есть бог устроил все рационально. Но человек совершил грехопадение – он выпал из рациональной системы, созданной богом. Грех – это отсутствие порядка, это хаос. Но в этой связизадача спасения состоит в том, чтобы частично воссоздать некую рациональность вокруг себя, стать источником рациональности, красоты, гармонии, организованности в миру. Вот суть призвания. Выступить подобием бога, разумеется, не претендуя на то, что ты бог, потому что ты обустраиваешь не весь мир, не всю вселенную, а только тот кусочек, до которого ты можешь дотянуться, но ты его обустраиваешь. Например, прежде всего, ты можешь обустроить собственную жизнь. Обустроить ‒ значит внести в нее некую регулярность, установить для самого себя твердые правила и им следовать.

Поэтому из концепции призвания возникло деление. Есть истинный христианин, который следует своему призванию, и ему противостоит натуральный, природный, естественный человек. Неорганизованный, который непосредственно реагирует на все, что ему преподносит окружающая среда. Он не сверяется с нравственным идеалом. Живет и реагирует на происходящее. Ведет себя естественно.

И он алчный. Видит деньги – хочет деньги. Алчность ‒ это не по-христиански. Можно ли, говорят богословы, доверять натуральному человеку? Ему нельзя доверять. Он может быть хорошим и совершать добрые дела. Но мы не понимаем, почему он совершает добрые дела. От того что он вчера и позавчера совершил доброе дело не значит, что он завтра не совершит злого. Доверять этому человеку нельзя ни в коем случае. Это был некий критерий – доверять-не доверять.

Кстати, в протестантских сектах постоянно звучали призывы своим сторонникам  проверять себя на такое явление как синергизм (католицизм они обвиняли в этом заранее). Термин возник задолго до того, как мы стали употреблять термин синергия в математике и прочих местах. Что такое синергизм? Это, грубо говоря, проверка для добрых дел. Ты совершил доброе дело, потому что ты реально добрый или потому что ты хочешь угодить богу? В том, что касается добрых дел, ответа на этот вопрос быть не может.

Ответ может быть только в постоянно поддерживаемой организации твоей жизни, когда добрые дела есть следствие всей твоей организованной жизни, которая в некотором смысле копирует бога. Вот это доброе дело. А про частичное дело мы не можем сказать, есть там синергизм или нету. Поэтому основные качества христианина ‒ организованность, рефлексия, постоянная самопроверка. Этим он отличается от натурального человека.

Вопрос. А есть у кальвинистов что-нибудь про то, что добро должно быть с кулаками?

Раньше было. Натуральные люди ‒ это все равно, что не люди. Мы заранее знаем, что они не спасутся. Это отброс человеческий. Так они вначале и относились, это потом смягчилось. А поначалу это была очень воинственная религия. Там речь могла идти даже о натуральном христианине: он все обряды соблюдает, но мы-то про него знаем, что он отброс человеческий, его бог не любит. Потому что если бы его бог любил, он был бы организован как мы. Изначально они жили общинами,  и друг друга перепроверяли и друг за другом следили. Почитайте описания Женевы при Кальвине. В этом смысле в первоначальных реформаторских сектах проникновение церкви в мирскую жизнь было гораздо более глубоким, чем при католицизме. При католицизме ты делай что хочешь, только не забывай каяться. А тут ты сам себя контролируешь, и община тебя контролирует. Индивидуально и коллективно мы гарантируем спасение, а остальные не спасутся. То есть ты можешь прийти к нам, мы тебя научим, проверим, даже возьмем к себе, если ты докажешь свои способности.

Реплика. Большая часть протестантов пошла по лютеранскому пути, или по пути лютеранского англиканства, и вот оно-то как раз было лишено этих ярких тоталитарных черт.

Правильно, поэтому все сектанты сбежали из Англии в Америку. Государям жесткие структуры внутри своих подданных были не нужны. Почему? Вот очень важный момент. Здесь тоже было противоречие. С одной стороны христиане жили общинами и сектами, но вообще говоря, настоящий христианин доверять может только себе и своему суждению. Он индивидуалист. Чтобы стать настоящим христианином он должен порвать со всем, что связывает его с неорганизованной, натуральной жизнью. Есть только он и бог, он с богом разговаривает.

Дискуссия

Вопрос. Понятие призвания кто вводит: церковь или государь?

Понятие призвания ввел Лютер. Он его употребил в переводе Библии.

Вопрос. То есть церковь все-таки признает это?

Я вот тут не знаток, это Вебер спокойно писал по-гречески, на латыни и по-еврейски. Вебер говорит, что слово призвание (по-немецки Beruf) в переводе Библии употребляет Лютер. По мнению Вебера, этот термин не соответствует духу источника, но соответствует духу Лютера.

Вопрос. То есть некая подмена произошла?

Ну да.

Вопрос. То есть Лютер сделал призвание одним из пунктов ценностной базы истинного христианина?

Да.

Реплика. То есть он взял социальный маркер и сделал подмену.

Да. Еще раз повторю, что здесь надо привлекать филологов и богословов. Я про Вебера рассказываю. Он говорит – не соответствует духу источника, но соответствует духу лютеранства.

Реплика. То есть Лютер возомнил себя большим христианином, чем сам бог, поскольку призвание страктовал в свою будущую систему мировоззрения для миллионов.

Вот насчет бога. У нас есть русская традиция таких высказываний, идущая от Тютчева: мысль изреченная есть ложь. Потому что мы ее облекаем в слова, а слово как бы уже искажает мысль, оно неадекватно тому, что мы помыслили. В «Федералисте», который писали религиозные стороники этого всего, не помню точно, кто из трех авторов рассуждал: у нас есть проблема, мы же разговариваем друг с другом языками и понимаем только языки, и поэтому бог, когда к нам обращается и нам дает свои советы, тоже вынужден под нас подстраиваться и говорить словами, поэтому мы и бога-то не до конца понимаем. Поэтому мы трактуем его слова по-разному. Этим Лютер и занялся. Опять-таки, Лютер же переводил с другого языка. Вот есть слово, которое можно перевести по-разному. Какое значение выбрать, что имел в виду бог? Бог сказал слово, больше ничего он нам не дал. Значит, я должен понять дух, ну а дух я понимаю вот так. А дальше Макс Вебер и все прочие могут понимать как хотят.

Конец дискуссии

Поэтому государственная власть, если она брала протестантскую церковь под контроль, конечно, стремилась к смягчению, потому что разрыв с натуральным естественным миром, разрыв с традициями, индивидуализм, причем совершенно жесткий индивидуализм, противоречили интересам государства.

Задачей государя было сблизить эти два мира и максимально размыть концепцию протестантизма. Индивидуализм ведь по сути означает отсутствие авторитетов. Эта идея была направлена, в первую очередь, на католическую церковь, которая торговала мощами святых. Никаких авторитетов – это прагматичная и идеальная задача одновременно: веришь только самому себе. Для государства это совершенно неприемлемо, поэтому государство старалось смягчить эту идею.

Когда мы сейчас говорим про индивидуализм, мы говорим о тех временах и тех сектах. А сегодня мы уже не до конца понимаем идею индивидуализма. Сегодня многое размылось, и идея индивидуализма тоже. Ведь что значит индивидуализм? Индивидуализм не значит, что я делаю то, что захочу, как это понимается и в католицизме, и в православии, и во многом на Западе, потому что произошло размытие. Я не делаю что хочу. Я следую своему призванию.

Я неоднократно призывал всех посмотреть сериал «Доктор Хауз». Вот доктор Хауз ‒ это человек из того еще мира, который следует своему призванию. В сериале вообще многие диалоги ведутся в терминах и понятиях прошлых веков. Потому что человек следует своему призванию. Сегодняшний мир, который стал гораздо более натуральным, его не понимает и считает эгоистом. Другое дело, что Хауз при этом все время спасает людей. Потому что его призвание – лечить людей, спасать их от смерти. Поэтому к нему вынуждены обращаться в этом крайнем случае. Он спасает людей от смерти, и все с ним мирятся, но только поэтому. В этом смысле сериал очень интересный, он философский. И во многом про Макса Вебера.

Вопрос. Почему вы так о православии? Есть старая поговорка – «Делай что должен и будь что будет».

Так она чуть ли не римская.

Поэтому в раннем протестантизме был совсем другой индивидуализм, индивидуализм, связанный с призванием. Помимо всего прочего это еще и социальный маркер. Я следую своему призванию, все остальные нет. Я избран. Опять-таки иудео-христианство – концепция избранного народа. Эта линия взялась из Ветхого Завета. Только теперь она распространяется не на иудеев, да и не на всех христиан, а только на настоящих христиан, которые есть аристократы. Такой христианин ‒ это святой в миру, человек, который совершенно отличен от остальных. И это становится внутренним социальным маркером. Это самоощущение элиты и избранности.

Как понять призвание, если оно абстрактно? Я могу попробовать неким образом организовать себя, свое дело, свое окружение. Но может быть, я все неправильно понял?

Например, в исламе ты можешь прожить всю жизнь неправильно, а потом совершить подвиг во имя Аллаха и спастись. Тут спасение идет скорее от подвига. А если ты совершил подвиг и выжил, значит тебя ждет еще подвиг. Это концепция глобального хорошего дела, доведенная до высокого уровня. В католицизме просто – совершай хорошие дела, и возможно ты сможешь спастись. Это торговая сделка. Синергизм и алчность означают, что вы совершаете сделку с богом. А в случае сделки предполагается, что две стороны равноправны. Это наглость. Совершая доброе дело в надежде, что бог его оценит, вы проявляете абсолютное неуважение к богу. Доброе дело не оферта. Нужно делать не добрые дела, а организовывать всю свою жизнь. И чтобы определить правильность призвания, угодно ли то, что ты делаешь богу или нет, спасешься ты или нет, существует только один критерий – успех.

Реплика. Украл и не попался – молодец.

Мне вот трудно читать нашим гражданам эту лекцию. Потому что мозг должен быть немного по-другому устроен, а при нашем воспитании у большинства из нас такой возможности не появляется. Украл, покаялся и иди дальше. Поделился, купил индульгенцию, вообще молодец. В этом смысле поскольку мы говорим про механизм обогащения церкви, то церковь даже внутренне заинтересована в том, чтобы люди как можно чаще грешили. Чем больше они будут грешить – тем богаче будет церковь. Мы все время возвращаемся к противопоставлению.

Вот ты живешь, ты организовал некую рациональность вокруг себя. Что такое успех этой рациональности? А успех этой рациональности – это возможность расширения. Ты копируешь бога в рациональном обустройстве своего окружения, организации какого-то дела. И если это дело угодно богу, то, скорее всего, ты сможешь свое дело расширить. Если ты занимаешься бизнесом, то показатель успеха – не деньги. Ты получаешь не деньги, а возможность расширить свой бизнес – свою работу по организации своего окружения. То же касается общественной деятельности. Ты завоевываешь влияние и все время его расширяешь. Или ты рационально организовал власть и получил инструменты для ее расширения и усиления. Это относится ко всему, не только к денежной сфере. Цель – не деньги, цель в некотором смысле абстрактна, ты сам ее выбрал.

У ранних протестантов были многочисленные рассуждения про провидение. Типичный пример, кстати, ‒ Робинзон Крузо, который попал на остров. Натуральный человек начал бы суетиться. Робинзон Крузо же берет гроссбух, планирует свой день, все записывает, ведет размеренный, организованный образ жизни, его успех в том, что он все время расширяет свою деятельность. И провидение посылает ему случайные вещи.

Еще раз обращу ваше внимание, что успех – это возможность расширения. Ты взял свой кусочек, обработал его, достиг успеха, и ты можешь это дело дальше расширять. Бог одобряет твою деятельность в том, как ты его копируешь. Успех в некотором смысле – это индекс благоволения бога. Это Макс Вебер специально подчеркивает. Стремление к деньгам осуждается, но деньги, полученные как результат организованной жизни, – приветствуются.

Все время оценивается, как человек получил деньги: украл или благодаря труду и постоянно проявляемому упорству. Смотрится вся жизнь, а не отдельное событие в ней. Отдельное событие – натуральное по природе. Оно ни о чем не говорит. Натуральный человек может всю жизнь прожить хорошим и не совершить ни одного плохого поступка, но мы все равно будем сомневаться в том, что он хороший, потому что он мог пытаться заключить сделку с богом. А здесь я не заключаю сделку с богом. Я сам себя все время организую, и все время проверяю, все время рефлексирую.

У Вебера есть очень интересное замечание по поводу призвания. Он указывает, что когда в рассуждениях ранних протестантов речь идет о формулировании для себя своего призвания и занятия, человек должен рассчитывать свои силы – ведь если ты выбрал себе призвание не по силам, то ты провалишься и, значит, богу не угоден. Здесь появляется бухгалтерский расчет: ресурсы и результаты. Ты должен совершить бизнес-планирование своей деятельности, если хотите, своей судьбы. Есть два крайних плохих варианта: у тебя есть ресурсы, и ты берешь большое призвание и не исполняешь его, или у тебя есть ресурсы, а ты берешь маленькое призвание, выполняешь, но ты мог больше. Поэтому уже в этом рассуждении кроется практически весь дух капитализма, с его предварительным расчетом того, что ты можешь сделать. Это относится не к деньгам, а к жизни, и все это освящено волей божьей.

Мы начали с того, что дух капитализма – это идеалистический подход к решению прагматичных задач. И вот мы сейчас увидели, что в ходе Реформации уже не только интеллигенция, а все люди начинают рассуждать в рамках этой дихотомии. Вебер говорит, что дух капитализма ‒ это успех, но успех, очень своеобразно понятый, понятый как расширение деятельности. Вы деньги получаете не для забав, а для того, чтобы расширять свое дело и реализовывать свое призвание. И любой правильный банкир именно так относится к деньгам. Вебер приводит в пример как раз банкира – Фуггера. Ему говорили: ты уже самый богатый человек Европы, остановись. Живи для себя, пусть другие работают. А он не понимал, что ему говорят. Ведь это его дело, как его бросить. Кстати, Фуггеры были ярыми католиками, они и деньги потеряли, финансируя католическую Испанию и вообще Габсбургов. Но дух капитализма гуляет, где хочет.

Опять-таки, можно было быть католиком и всей этой схемы не понимать: идея организации и структуризации жизни и деятельности может прийти в голову любому человеку. Но протестантизм давал людям, склонным к этому, религиозное обоснование и общественное признание. Такое поведение становилось нормой. В католицизме такой человек как Фуггер ‒ белая ворона, его никто не понимает и, наоборот, считают жадным ублюдком. Деньги ведь для того, чтобы пить, гулять и веселиться. Но когда появляется  протестантизм, поведение Фуггера становятся нормой.

В следующий раз я продолжу эту лекцию, а сейчас выскажу несколько важных  замечаний. Сегодня вся эта конструкция, общественный настрой, религия и ее роль в жизни людей уже не такие, как были в XVI, XVII, XVIII веках. Большинство из нас постоянно о спасении не  размышляет. Конечно, люди рождаются в разных культурах. Опять-таки, пример сериала «Доктор Хауз» показывает, что человека-носителя вот той культуры современное общество не признает. Тем не менее, хотя форма сменилась, но содержание осталось.

Я это к чему. Вчера у нас в офисе в ходе анализа совершенно других процессов зашла дискуссия об образовании. Источником послужила книга Друкера «Эпоха разрыва». Мы ее анализировали с точки зрения нашей задачи. Друкер упоминает следующий факт. Он рассуждает про информационное общество и пытается свою концепцию подтвердить. А потом приводит рассуждения, которые противоречат этой концепции, хотя, с другой стороны, подтверждают. Он говорит, что в реальной жизни мы наблюдаем рост уровня образованности людей. Более того, мы наблюдаем тот факт, что работодатели предпочитают брать более образованных людей на работу и платить им больше. А дальше он делает замечание. Я даже сначала не понял, в каком контексте. Друкер – честный исследователь. Он говорит, что нельзя не признать, что деятельность людей становится проще. То есть работодатели предпочитают более высокий уровень образования, а деятельность при этом становится проще. Это связано с углублением разделения труда, мы про это говорили: нажал на кнопку – получил результат. Тогда возникает вопрос: зачем это дело поручать человеку с высшим образованием?

То же самое явление заметил Блауг, который занимался экономикой образования. Он говорит, что работодатели ведут себя странно и нерационально. Они берут людей с высшим образованием на места, которые высшего образования не требуют. Вчера у нас по этому поводу возникла дискуссия. А сегодня, когда я готовил эту лекцию, я понял.

Ведь что дает образование? Образование ‒ это некая организованность. Когда ты ходишь на лекции, ты проявляешь организованность, преодолевая в себе натуральность. Образование в сегодняшнем мире (я всегда чувствовал немного сектантский, религиозный характер системы образования) выполняет ту же самую роль, что выполняли протестантские секты тогда, только по-другому. За четыре года или пять лет ты прошел достаточно жесткую систему нормативов и сдал экзамены. Если ты это сделал, то тебе, в отличие от натурального человека, доверять можно. Поэтому работодатель, понимая, что других противоядий против натурального нет, выбирает работника с высшим образованием. Школа – мы знаем про американскую школу – натурализована уже достаточно давно и прочно, а с введением совместного обучения с цветными превратилась в джугли. Поэтому школа не показатель, показатель – вуз.

Ктати Друкер – а это книга 67-68 гг. – приводит любопытное наблюдение, которое до сих пор соответствует действительности. Он говорит, что есть американская экономика, а есть похожая на нее по структуре немецкая экономика. Но у немцев уровень образования гораздо ниже, чем у американцев. Недавно вышло исследование ОЭСР, которое показало, что Германия до сих пор является самой необразованной страной среди стран Евросоюза в годах обучения[1]. То есть образование мало влияет на производительность. А вот внутренняя организованность человека – влияет.

И последнее. В рамках протестанстких сект, и Вебер это особенно подчеркивает, осуждается такое явление, как ведение неподготовленных разговоров. Разговор имеет смысл, только если ты его подготовил и поставил какую-то цель. Это я говорю про ваши вопросы, спонтанные, натуральные, естественные, языческие. А я призываю задавать христианские вопросы, как это трактует протестантизм.

Такую картину нарисовал Вебер. Но какой же вывод, совершенно безумный, он из нее сделал? Мы с вами в следующей лекции сделаем правильный вывод, надеюсь.

В чем дух капитализма ‒ спросил после этого Макс Вебер? В том, что призвание ‒  профессиональное. То есть мы говорим о том, что капиталистические страны отличаются от некапиталистичсеких тем, что люди в них более последовательно служат своим профессиям. Они более профессионализированы. И все что было рассказано, имеет отношение к понятию профессии.

Я, честно говоря, поразился. Притом что когда читаешь, видно, куда он ведет, там видны вещи, шитые белыми нитками. Он много цитирует Б. Франклина. Примерная цитата в русском переводе: «Благ человек, искусный в своем деле». По мнению Вебера это означает человека, искусного в своей профессии. Причем в примечании приводит английский вариант, где «дело» звучит как бизнес. Где бизнес и где профессия? Это, конечно, понятия близкие, особенно во времена Франклина. И после этого Вебер начинает говорить про профессию. При этом даже не очень понятно, какую профессию он имеет в виду. Ну, я-то понимаю, какую профессию он имеет в виду: он имел в виду профессию социолога. Ну, просто никакого другого варианта нет. У него там длинный перечень профессий, которые по его мнению профессиями не являются. Ремесленник не профессия, официант не профессия, извозчик это вообще натуральный человек во всем[2], врач не профессия. Понятно, что Вебер не мог себя лично отнести себя ни к бизнесу, ни к общественному деятелю, ни к государственному деятелю. Хотя, пожалуй, идеалом для него служил чиновник, бюрократ. А вот эти три перечисленные мной сферы как раз и проверяются расширением, и связаны с риском.

Смотрите, Вебер же писал в конце XIX-начале XX века. Можно было зайти на завод и подумать, в чем там призвание в выточке отверстия определенного размера изо дня в день. Или как писал в то время Гобсон, кажется, он даже немного полемизировал с Вебером, правда, не называя его, ‒ может ли человек найти смысл своей жизни в изготовлении 1/128 сапога? У меня есть подозрение, что Гобсон отвечал Веберу на его идею о профессиональном призвании: делание 1/128 сапога – это профессиональное призвание?

Вебера в России читали. Вебера очень любит наша интеллигенция, наверное за это. У нас все умиляются интеллигентской поговоркой про Гумилева – «Какой же я интеллигент, у меня профессия есть».

Вспомнил русскую поговорку, она точно протестантская, я ее часто слышу, ‒ «Хороший человек не профессия». Это чистый Вебер.