Инкубационно-средовой аспект инфраструктуры: к прикладной футурологии социальной инженерии

 Автор: Дмитрий Алексеев

Материал появился в ответ на комментарий к "Красноярскому экономическому форуму 2018" с упоминанием "группы Перелыгина", сопровождающийся ссылкой на статистику по вопросам развития старых индустриальных городов США в новых экономических условиях.

Говоря об инфраструктуре жилых сред и поселений, есть смысл спрашивать о том, для кого она, а потому уместно вспомнить старину В.Истерли: ни инвестиции в человеческий капитал, ни в инфраструктуру, ни просто инвестиции во что-то, понравившееся инвесторам (например, в поезд "копсам") не решает проблем. Главный его тезис – "люди реагируют на стимулы", переводя на более понятный – на комплексный жизненный интерес, на мечту о новом образе жизни (не этим ли прельщали в советские времена ограбленную крестьянскую молодежь?). Творить "агломерации" из более-менее сбалансированных жизненных сред (там, где в России вообще выражение "жизненная среда" уместно, а это крупные города с жилищно-рекреационными ландшафтами) с дорогами, человейниками и неясной футурологией любви к нам всего мира – чушь. Через четыре года здесь будет... а зачем? Ответ на этот вопрос и определяет смысл того, что делать. Но, может, стоит пересмотреть само представление об инфраструктуре: сегодня оно рассматривается в понятиях логистики и концентрации населения, сиречь в известных экономике индустриальных понятиях "системы обеспечения экономической жизни", а первейшим образом любая система определяется как набор объектов и отношений между ними. Но есть еще и третья составляющая – среда, и в экономической науке ("внеэкстернальной") она мыслится преимущественно как источник полезных ресурсов потребления; эта среда представляет пространство нечетких множеств, ибо всякая система (особенно закрытая) конечна, а среда мыслима, в пределе, до масштабов всей Вселенной. Может, следует рассматривать инфраструктуру как-то в смысле среды инкубации человеческой жизни под запросы, формируемые миром? (Что не исключает и отмеченные общеэкономические понятия.) В первую очередь, это значит, что инкубировать следует разное по-разному. В данном случае имеется в виду то, что отличие инкубатора от конкретно-спросной функции – в том, что требуется конкретный ответ на достаточно общий вопрос о месте в мировом спросе (ну и системы разделения труда, его обслуживающей). Ведь когда на общий, но конкретный, вопрос долго нет вразумительного ответа, то, может, проблема в предпосылках самого вопрошания? А инкубационно-средовое понимание инфраструктуры ориентировано на нечеткое множество ответов. Здесь важно не отбрасывать полностью прежние концепции (того же Р.Флориды, кстати), а попытаться понять, какие интуиции стояли за словами, поскольку "мысль изреченная есть ложь". Развивать и артикулировать интуиции не просто, но это нужно делать. Мы не можем сказать, что станет востребованным, но в благоприятной среде могут возникнуть различные доминанты спроса – некоторые из них могут быть восприняты в других регионах и расширены в масштабе.

В сегодняшнем мире заметна нишевая, но примечательная, тенденция среди элитных (платежеспособных) групп выходить на так называемый "рынок впечатлений", который буквально не есть рынок товаров и услуг – сущего, но именно что рынок бытия. (Услуги, предоставляемые потребителю как внешняя ценность, могут мыслиться как сущее, даже если они суть отношение.) На что это похоже? Отдельные "торгуемые впечатления" разрознены и еще не представляют собой той полноты бытия, интегративное достижение которой все еще остается уделом такого потребителя. Но в более целостном виде они представляют образ жизни, который, будучи торгуемым, есть ничто иное, как сущностное определение бренда. Только если в известном понимании бренд есть отсылка к нему через товар и образующий контекст его представления маркетинговую медиасреду (Nike продает не майку, а бег в утреннем парке после дождя), то в случае "интегрированных впечатлений" бренд становится непосредственно предметом спроса, причем в нем становится важным неторгуемые и внеденежные свойства: нельзя купить бренд целиком, но возможно частично и, всякий раз, за собственное время, которое выбравший его потребитель тратит на него. (Наиболее близкий и примитивный пример того, о чем идет речь – израильские кибуцы, откуда человек может уйти лишь с тем, с чем пришел, оставив в поселении плоды своих усилий, которые реализует в рамках присущего этому месту образа жизни.) Соответственно, выбирая образ жизни, человек платит за его потребление временем, которое также рассматривается как игровое и потребительское, при этом продукт производства оказывается одновременно и продуктом потребления. Здесь важно то, что образ жизни оказывается возможным сменить, равно как профессию (хотя, разумеется, не для всякой профессии и компетенции это дело легкое и даже, пожалуй, возможное – но это имеет место, опять же, тогда, когда профессия оказывается основой образа жизни, а вход в него, кстати, возможен через образ жизни торгуемый). И это образ жизни среди других людей, занятых в определенной среде, позволяющей его вести. Новостью является то, что такие среды видится сегодня возможным искусственно создавать и взаимно интегрировать без ущерба друг для друга, и то, что такое видение предполагает новый уровень осознания природы общественных процессов и отношений. А продукт, категория продуктов или даже отрасль – вопрос если нет второстепенный, то уж точно акцедентальный при таком рассмотрении. Они могут меняться. Для комплексного образа жизни нужна среда условий, и как раз с акцентом на эту среду предлагается мыслить инфраструктуру.

Ни производство ради производства, ни деньги ради денег, ни потребление ради потребления не имеют самоценности – все это "игры в бисер", которые рано или поздно надоедают, если не ориентированы на новое качество, выходящее за рамки самих себя. А вот образ жизни сам по себе самоценен, поскольку он и есть содержание повседневности, которая, в свою очередь, обретает смысл лишь когда есть свобода выбора образа жизни, возможность сознательного его конструирования (а значит – создание искусственной среды его ведения), продуктивное взаимодействие среди себе подобных в нем и гарантии его сохранения как продукта развития. казалось бы, какой трюизм – "образ жизни"! Но дело меняется, когда он рассматривается как "бренд включенности", или внутренне и целостно воспринимаемый потребителем, особенно в нелимитированной, но и необязательной, временной перспективе – свободной, хотя для случая торгуемого продукта возможны и лимитированные варианты. Тогда он становится соизмерим таким, не менее фундаментальным, понятиям, как миграция и взаимодействие развитого и развивающегося рынков. ведь, действительно, известное нам общество потребления демонстрирует существенный разрыв между массой марок, товаров и брендов, и тем образом жизни, который масса людей действительно могут выбрать и позволить себе вести. Мир вещей оказывается отчужден от мира человеческой повседневности, а именуемое интегрированным дизайном – лишь первый существенный шаг на пути решения этой проблемы. От некоторого образа жизни, воспринимаемого как сознательно формируемый продукт (в товарном или нетоварном виде) легче отказаться, когда он выходит из моды, есть иная или более совершенная его форма. Но и более простые или предшествующие (винтажные) формы здесь оказываются предметами нишевого спроса. Разумеется, многие жители "консервированных поселений" штата Юта воспринимают свой образ жизни всерьез, но кто из флагманов экономики США, даже будучи выходцем из этого штата, всерьез станет рассуждать о конкурентоспособности отдельно взятого поселения на мировых рынках? Тем не менее, эти формы сохраняются именно что в достаточно известных условиях конкуренции штатов за человеческие ресурсы. При всей суровости быта викторианской эпохи, поселения Юты – типологический концентратор определенного стиля повседневности, имеющего свою категорию потребителей. Разумеется, для большинства жителей планеты попробовать себя в качестве поселенца викторианской эпохи – не только сомнительное удовольствие, но и не доступное по деньгам. Равно как многим все еще недоступны путешествия по миру, а для большинства тех, кому они доступны, они существуют в формате "массового туризма", осмысленность которого в лучшем случае определяется курортным отдыхом, но в большинстве своем не связана ни с производственной, ни с проектной, ни с организационной, ни с коммерческой, видами деятельности – при том, что все эти виды деятельности большинством все той же массы "туристов" не рассматриваются ни как источник интриги, драйва и, собственно, отдыха – прежде всего, потому, что они все те же наемные работники, не имеющие возможности выбирать себе образ жизни. Да и те, кто может, воспринимают его как некие привилегии, а не право, заработанные вне рамок официальных государственных или корпоративных (хотя в большинстве случаем все-таки корпоративных) структур в более широкой общественной среде, ориентированной, опять же, на естественно сложившиеся отношения, в которых привилегии превалируют над правами.

Здесь же, еще раз, речь идет об инфраструктуре в смысле инкубации жизненных сред, то есть чем-то, имеющим не столько технократическое, сколько антропологическое, измерение, где даже "включенные бренды" будут частным предлагаемым продуктом, а зоны развития будут именно что зонами развития повседневностей, поскольку, если вслед за Олегом Григорьевым считать, что производитель и потребитель – одно лицо, то именно разнообразие и развитие повседневностей, а не только профессий, определяет потенциал спроса, а бессмысленная повседневность в отчужденной среде оказывается лишь катализатором падения цены капитала со временем. Следует помнить, что человек весьма адаптивен и быстро устает от заманухи "светлой жизни" сверкающего мегаполиса, понимая подоплеку и обратную сторону заведомо лживых рекламных картинок и симулякров. Спрос и жизненные запросы падают, когда возникает осознание иллюзорности свободы, якобы предоставляемой их предметом. Инфраструктуру как комплексное сущее просто-напросто предлагается мыслить как условие выбираемого бытия. Особенно если соглашаться с высказанным кем-то примечательным определением свободы как избытка инфраструктуры.