Заметки о бюрократии, часть 2

Это разрозненные заметки, скорее, темы для будущих подробных исследований. Но предварительно, одно методологическое замечание, касающееся исторического подхода.

Описание исторического процесса принципиально зависит от того, в какой точке времени тот, кто его описывает, мысленно находится. Ибо в его задачу входит, прежде всего, восстановить непротиворечивую последовательность и взаимосвязь событий, приведших в избранную им точку времени. Естественно, все зависит от того, как сам исследователь характеризует эту самую точку времени. Как правило, особенно если речь идет о точке «вчера», никто особенно голову себе не ломает. Берется некоторое событие, ну, например, Великая октябрьская социалистическая революция, или октябрьский переворот, как его именуют сейчас и именовали тогда, и от этого события история разворачивается назад – можно, до Радищева, можно, до Спартака, – это дело вкуса. Можно по-разному относиться к октябрьскому перевороту - и в зависимости от отношения истории могут быть совершенно разные, но все они на самом деле будут, так или иначе, согласовываться друг с другом.

Но если мы рассмотрим какое-либо другое событие в качестве отправной точки для разворачивания истории назад, то его история будет совершенно другой, и весь комплекс написанных с разных точек зрения и согласованных между собой историй тоже будет другим. Согласовать две истории разных событий, даже если эти истории приходятся на один и тот же промежуток времени, будет невозможно. Событийные наборы этих историй могут быть очень схожими, но значение событий и взаимосвязь между ними будут сильно различаться.

Важно что? Свершившееся событие обесценивает свою собственную историю. Эта история совершенно утрачивает какое-либо значение для будущего. История событий, произошедших на следующий день после октябрьского переворота – совсем иная, нежели история самого октябрьского переворота. В этой первой истории событие «октябрьский переворот», несомненно, присутствует как важный ее элемент, но история октябрьского переворота уже никакого значения не имеет. А ведь разворачивание истории события «вперед», на период после свершения события – едва ли не наиболее распространенная причина неадекватного восприятия текущих событий.

Возьмем, к примеру, нынешнюю борьбу с терроризмом. Есть такое мнение, что современный терроризм – наследие эпохи противостояния двух систем. Мол, обе стороны в своих интересах взращивали террористические организации по всему миру, а теперь они, мол, вышли из-под контроля. До сих пор явно или неявно идет выяснение на тему, которая из сторон более виновна в этом грехе, как будто бы это имеет хоть какое-то практическое значение для борьбы с этим явлением. Ну, покается, допустим, Россия в старых грехах СССР (что это сделают США, я себе и представить не могу), так что – террористы размякнут душевно и разойдутся тихо мирно по домам?

Можно подойти к проблеме и по-другому. Признать, что у терроризма есть свои собственные основания, своя собственная история, на которую, конечно же, противостояние двух систем оказало существенное внешнее воздействие, но не более того. Терроризм не исчез «на следующий день» после окончания противостояния двух систем и, значит, заслуживает права на самостоятельную историю. Не так важно, какой из двух подходов более «правилен», поскольку невозможно установить критерии правильности. Но то, что второй подход с точки зрения решения проблем более прагматичен, несомненно.

К чему я все это веду? К тому, что будущее творится именно сейчас. Именно сейчас протекает история событий, которые еще не произошли. Мы не обращаем на эту историю внимания, потому, что она лежит за пределами историй уже свершившихся событий. Как кому, а мне лично история событий, которые еще не произошли, гораздо более интересна, чем истории свершившихся событий.

Почему именно бюрократия? Да очень просто. Тема бюрократии, так или иначе, присутствует во многих уже свершившихся историях. В историях двадцатого века это вообще одна и наиболее часто встречающихся тем. Но практически везде она проходит на периферии. Упоминается, да. Вроде бы, оказывает какое-то влияние. Но все это на втором плане, в примечаниях.
Уже одно это не может не насторожить. Что это за материя такая, которая в истории явно участвует, но которая сама предметом истории не становится? Можно предположить, что история бюрократии, история идей и практических шагов по поводу бюрократии – это история не свершившихся пока событий. А посему эта история заслуживает особо пристального внимания.

1. СССР накануне 1985 года

Накануне 1985 года Советский Союз представлял собой бюрократическое государство в чистом виде. Чисто бюрократического государства не может существовать в принципе, - может кто-то возразить. И будет прав. И это вовсе не парадокс.

Почему чисто бюрократического государства в принципе не может быть? Да потому, что невозможно представить себе, как такое государство могло бы быть легитимным. Конечно, такой проблемы не возникало бы, если бы все население состояло сплошь из бюрократов, то есть людей, только тем и занимающихся, что управлением. Но управлением кем? Самими собой? А кто их всех и почему кормит? Специально не буду здесь говорить о насилии, ибо это может увести нас далеко от темы. Просто Советский Союз образца 1985 года с насилием просто никак не ассоциируется. Да и бюрократия как социальная структура на насилие, не разовое, а постоянное, неспособна. Если бюрократия признает насилие приемлемым для себя способом разрешения проблем, даже такой важной, как проблема собственной легитимности, то она в первую очередь изнасилует саму себя в силу своей собственной природы.

Бюрократического государства быть не может, но никто не будет отрицать, что в каком-то государстве иного типа может быть тенденция к усилению власти бюрократии. Пойдем дальше. Может эта тенденция усиливаться, усиливаться, усиливаться...? Вот уже один шаг до чисто бюрократического государства, и вот он уже почти сделан... Но бюрократического государства быть не может, и сразу же начинается его распад. Такое-то представить себе можно.

То, что бюрократические тенденции в современном мире постоянно усиливаются – это хорошо известно. Никто также не будет отрицать, что Советский Союз по сравнению с другими государствами был более беззащитен перед этими тенденциями. Интерес, кстати, вызывает не это, а то, почему эта тенденция не реализовалась в СССР раньше, до 1985 года. Что препятствовало ее финитной реализации в любой другой момент существования советского государства? К этому вопросу мы еще вернемся, а пока пойдем дальше.

Конечно же, все не происходит в один момент. В то время как по одним направлениям власть бюрократии усиливается, по другим направлениям уже начинается распад. Некоторое время общество находится в неустойчивом состоянии, балансируя между этими двумя тенденциями, но рано или поздно тенденция распада побеждает. Она и не может не победить. Тенденция к усилению власти бюрократии ведет в никуда, в состояние, которого даже теоретически не может быть. Тенденция к распаду, хотя она может очень многим и не нравиться, имеет то преимущество, что, по крайней мере, вдоль нее можно хоть куда-то двигаться.

2. Бюрократия и лозунги

Доминирование бюрократии в период 1985-88 годов проявилось в терминологии, с помощью которой характеризовались этапы развития событий. Потом, когда уже все случилось, и люди увидели вокруг себя руины: государства, экономики, культуры, - многие стали недоумевать. Почему «застой»? Экономика худо-бедно работала, заводы-электростанции строились, ракеты в космос летали, балет плясал. Что за морок напал на нас тогда, что мы обозвали это «застоем», сами своими руками порушили и получили, естественно, разруху?

Никакого морока не было. Застой действительно был. Но совсем в другом месте (без дурацких ухмылок, пожалуйста). Был застой в системе карьерного роста. Широкие массы бюрократов утратили смысл своей жизни и деятельности – возможность делать карьеру. Брежневская стабилизация в совокупности с успехами медицины (и такого ее специфического раздела, как геронтология) привели к тому, что каналы карьерного роста закупорились. Именно это явление и ощущалось как застой, и было перенесено на все прочие сферы жизни безотносительно к тому, что в них действительно происходило.

Одним из показательных (но далеко не единственным) признаков кризиса бюрократии был массовый отказ специалистов с высшим образованием от работы по специальности. Это было разноплановое явление: тогда внимание привлекали прежде всего случаи, когда люди с высшим образованием работали шоферами, официантами, барменами – словом, на «престижных» в тех конкретных условиях местах. Но это все были феномены столичные и крупных городов. По стране же в массовом порядке ИТРы на своих же собственных предприятиях переходили в рабочие. И дело было вовсе не в том, что зарплата рабочих была выше.

Квалифицированный рабочий всегда получал больше начинающего инженера. До определенного возраста рабочий в среднем получал больше, нежели его ровесник, получивший высшее образование. Но эта потеря в заработке компенсировалась для специалиста возможностью сделать карьеру. Когда такая возможность стала совсем уж призрачной, люди перестали идти «в бюрократы». Бюрократия стала превращаться в армию, сначала без рядовых, потом без сержантов и даже без лейтенантов. Не буду перечислять многочисленные последствия этого явления - умный читатель может сам их сформулировать. Это и был реальный, так сказать, физический «отрыв правящей верхушки от народа», который уже потом отразился в повседневной практике государственного управления.

Естественно, что альтернативой застою выступило «ускорение». Но это только простые граждане подразумевали, что речь идет об ускорении экономического и социального развития. Для бюрократов же это все звучало как ускорение продвижения по карьерной лестнице. Что это так, доказывается тем простым фактом, что лозунг ускорения был очень быстро снят. Для того чтобы понять, что с ускорением экономического роста ничего не получается, надо было бы подождать подольше: ясно, что за год-два серьезных перемен ожидать не следует. А вот для того, чтобы понять, что с карьерным ускорением ничего не получается, долго ждать не надо. И дело не в том, что никаких реальных подвижек не произошло. Хотя и в этом тоже, ведь и так уже слишком долго терпели. Хуже было то, что был неясен сам механизм ускорения: за счет чего люди начнут продвигаться наверх.

(Уже после того, как были написаны эти строки, я прочел описание первой встречи М.Горбачева после его избрания Генеральным секретарем со своими соратниками. В.Болдин пишет: «Насколько я помню, все рассуждения тогда сводились к трем позициям. Первая – ускорить обновление кадров...»).

И вот тогда был выдвинут лозунг перестройки. Каждый понимал его по-своему (эта неоднозначность понимания отмечалась в тот период постоянно). Но бюрократия поняла так, как это было ей доступно. В ее понимании перестройка означала, что многие, едва ли не все, за исключением, быть может, самых высших, должности объявлены свободными, даже если их кто-то в тот момент времени реально и занимал, и объявлялся конкурс на их замещение, одним из главных условий которого было предложить наиболее приемлемый способ освобождения искомого места. Начали снизу, с выборов директоров заводов, а потом пошло-поехало.

3. Последний гвоздь в крышку гроба коммунизма

Вернемся к вопросу о том, что мешало системе власти в СССР выродиться в чисто бюрократическую до 1985 года. Вы будете смеяться, но это была Коммунистическая партия Советского Союза.

Но разве не была КПСС партией бюрократии? Здесь тот же случай, что и с бюрократическим государством. Партии бюрократии в принципе не может быть. Это вовсе не означает, что какая-то конкретная партия не может подпадать все больше и больше под влияние бюрократии и обюрокрачиваться сама. Но как только процесс слияния политической партии и бюрократии, равно как и процесс слияния бюрократии и государства вот-вот готов достичь своей крайней точки, вот тут-то невозможность существования таких чистых конструктов и начинает проявляться.

ВКП(б) и до революции, и сразу после нее была все-таки политической партией. Пусть и особенной, «нового типа», но политической. И история ее взаимоотношений с бюрократией – сложная и драматичная история. К написанию этой истории никто даже еще не приступал. Эта история мало будет похожа на ту историю КПСС и СССР, которую мы знаем, независимо от того, кем она пишется: сторонниками или противниками коммунизма. В частности, мы увидим, что доктринерские споры, которые и по сей день в сознании исследователей занимают ведущее место при описании истории СССР, были не более, чем ритуальной формой, в рамках которой осуществлялось решение вполне прагматичных задач.

Бюрократия не может существовать без некоторого внешнего к ней дополнения, которое, как минимум, могло бы оценивать по своим собственным критериям результаты постоянно ведущейся в рамках системы управления борьбы. Кто-то же должен решать, кого продвигать наверх, чей статус, наоборот, понизить и так далее. Этого «кого-то» мы будем называть условно политической системой (имея в виду, что абсолютный монарх – тоже политическая система, равно как и Президент Путин). Почему условно? Да потому, что в качестве внешнего дополнения бюрократии может выступать, скажем, иностранное государство или международная организация (вроде МВФ, который сам по себе является бюрократической структурой), а эти случаи в традиционное понятие политической системы вписываются с трудом.

Без дополнения в качестве политической системы бюрократия существовать не может. Будучи предоставлена самой себе, бюрократия будет бесконечно воспроизводить сложившееся в один прекрасный момент равновесие сил внутри нее. Утратив какие-либо стимулы для проявления своей энергии, она будет дробиться на свои простейшие элементы и перейдет на режим работы вхолостую. Даже коррупция станет бессмысленной.

Проблема заключается в том, что бюрократия, нуждаясь в политической системе как дополнении, все время стремится политическую систему поглотить, слиться с ней. Чем богаче и развитей политическая система, тем труднее это сделать. Чем беднее – тем легче. Проблема КПСС заключается вовсе не в том, что она была партией коммунистической, а в том, что она была одна.

Можно как угодно относиться к коммунистической идеологии. До тех пор, пока КПСС была партией коммунистической, она была партией политической, что накладывало на нее определенные обязательства. Эти обязательства суть заботиться о благе определенной части общества или даже всего общества как она его понимает. Правильно понимает или неправильно – вопрос второстепенный. Если мне кто-то покажет политическую партию, которая всегда в каждый момент правильно понимает интересы общества, я готов буду это обсуждать серьезно. Затронутый здесь вопрос далеко выходит за рамки обсуждаемой темы, поэтому не будем на нем останавливаться. Перейдем сразу к выводам.

К 1985 году КПСС перестала быть политической партией, она полностью слилась с бюрократией и в силу этого перестала быть коммунистической. К 1985 году коммунизм в СССР как фактор, определяющий направления деятельности государства исчез полностью. Он, конечно, остался как воспоминание, как пресловутый «призрак». Он остался даже и как идеология, естественно, поскольку уничтожить идеологию невозможно – но только за пределами партии и государства, и как идеология, враждебная официальным структурам, которые по традиции продолжали именовать себя коммунистическими.

Так что современные политики (имеются в виду деятели, появившиеся на политической арене после 1985 года) могут прекратить спорить на тему: кто из них и когда именно забил последний гвоздь в крышку гроба коммунизма. Это было сделано к 1985 году и вся последующая борьба против коммунизма – была борьбой виртуальной. О ее смысле мы еще поговорим. Надо только сделать одно уточнение. Ассоциация с вбиваемым гвоздем неудачна, ибо подразумевает некоторое законченное, завершенное деяние. У меня скорее ситуация ассоциируется с «застежкой-молнией». Крышка гроба на молнии? Чего только не бывает на свете!

Следующие три главки призваны проиллюстрировать сказанное конкретными эпизодами борьбы между политической системой и бюрократией в СССР.

3.1. «Орден меченосцев»

Так уж сложилось, что у россиян, а особенно у интеллигенции выработался стойкий инстинкт относить Сталина к разряду монстров, а все сказанное им интерпретировать соответствующим образом. Именно в таком духе и интерпретируется обычно фраза Сталина о партии как ордене меченосцев. В этом выражении видят наличие каких-то зловещих планов и даже находят следы их воплощения в реальности. С учетом традиционной в советской историографии характеристики этого ордена как военно-феодального, считали, что что-то подобное, то ли военное, то ли феодальное и было сталинским идеалом. Что на самом деле имел в виду Сталин, мы, естественно, никогда не узнаем, но можем попробовать сформулировать гипотезу, которая, правда, будет исходить не из инстинктов, ну да я к интеллигенции, подчиняющейся инстинктам, а не разуму, никогда себя и не относил.

Все время нахождения у власти Сталина не могло не заботить одно обстоятельство. Он хорошо видел, как происходит обюрокрачивание партии. Понимал, что этот процесс является губительным и для самой партии, и для страны. Похоже, что над этой проблемой он постоянно размышлял до последних дней своей жизни. Идея партии как «ордена меченосцев» - один из вариантов решения, который мог в определенный момент казаться ему выходом из положения. Только упор он делал не столько на военное или феодальное, сколько на духовное. «Орден меченосцев» представлялся ему союзом единомышленников, для которых единство взглядов по основополагающим вопросам должно превалировать над их взглядами как представителей конкретных бюрократических структур.

Если угодно, речь шла о масонской ложе. Только этот термин Сталин употребить не мог по вполне понятным причинам. Вот и подыскал в истории аналог, который не вызывал неуместных ассоциаций. После появления фильма «Александр Невский» он, скорее всего, и выражение «орден меченосцев» вряд ли бы употребил. Да, видимо, к тому времени он уже понял и бессмысленность самой идеи.

В этом сюжете представляется любопытным изучить возможную взаимосвязь между такими явлениями, как масонство и бюрократия. В государствах, где бюрократия сильна, масонство или похожее явление, кажется, не могут не возникать. Бюрократ – тоже человек. Если он видит, что дело идет не в том направлении, в котором хотелось бы, если понимает, что только за счет рутинных бюрократических процедур исправить ситуацию не удается, а политическая система оценивается им как неэффективная, то идея создания некоего закрытого клуба, который бы решал проблемы в обход сложившейся системы правил и бюрократической иерархии, может представляться ему весьма привлекательной.

Между прочим, Сталин, похоже, тоже это понял. Отсюда и 37-й год (хотя и не только отсюда).

3.2. Единство партии

Как известно, резолюцию о единстве партии и запрете в ней фракций принял 10-й съезд ВКП(б). Считается сейчас, что именно эта резолюция сыграла если не решающую, то важную роль в дальнейшей истории страны. Что в ней корни недемократической системы власти, что с ее помощью Сталин сумел разгромить оппозицию и встать во главе партии и государства, что ей партия обязана культом личности и массовыми репрессиями и так далее и так далее – стандартный набор обвинений.

К этому эпизоду следует присмотреться повнимательней. Только что закончилась Гражданская война, во время которой, между прочим, партия тоже не всегда была единой: дискуссии велись, и достаточно острые. Один только раскол по поводу Брестского мира мог в считанные дни похоронить и партию, и ее власть. Что бы в тот период поставить вопрос о единстве партии? Так ведь нет. А вот когда непосредственная угроза была ликвидирована, вдруг принимается такое решение.

Естественно, всегда найдется тьма желающих объяснить этот шаг тем, что, мол, недемократизм и нетерпимость к чужому мнению изначально заложены в коммунистической идеологии. При желании они могут найти массу примеров из предшествующей и последующей истории коммунистических движений, подтверждающих этот тезис. На самом деле, такой подход ничего не объясняет, а лишь позволяет обосновать заранее сформулированную догму.

Более объективные исследователи пытаются найти объяснение в некоторых конкретных событиях того времени. Конечно, Кронштадтский мятеж был серьезным вызовом власти, прежде всего потому, что он опирался на принципиально новый по сравнению с периодом Гражданской войны комплекс идей, которым партия серьезно что-то противопоставить не могла. Но само решение, по-видимому, созрело до Кронштадтского мятежа, а непосредственным, симметричным ответом на него было введение НЭПа.

Некоторые считают, что именно с предстоящим введением НЭПа принятие резолюции и было связано. Мол, партия проявила в этом вопросе необычайную прозорливость, предвидя, что такое серьезное изменение политики в дальнейшем может создать почву для утраты единства партии, и было решено подстраховаться на всякий случай, что, вроде бы, и подтвердилось потом в ходе острой внутрипартийной борьбы в 20-х годах. Но принятие решения впрок, на будущее, не должно было бы сопровождаться такой истерикой, которую, в частности, проявлял Ленин в ходе всей съездовской дискуссии. То есть, я вполне допускаю, что он в тот момент предвидел многое из того, что будет происходить в дальнейшем, но в основе этого предвидения лежали вполне конкретные уже случившиеся события.

Этим событием была пресловутая «дискуссия о профсоюзах». Что так напугало Ленина в этой дискуссии по, в общем-то, второстепенному, случайному вопросу, дискуссии, которую сам он называл «непозволительной роскошью»? Роскошь, пусть даже и непозволительная, вовсе не повод для того, чтобы терять голову, впадать в истерику и принимать решения, аналогичные тому, которое в итоге и было принято. Или Ленин не понимал, что делает? Но тогда о какой прозорливости может идти речь?

Напугала Ленина не сама дискуссия, а механизм, по которому она развивалась. Возможно, историки, которые специально займутся этим вопросом, смогут восстановить по возможности адекватную картину событий, хотя на этот счет у меня есть сомнения, и скоро я скажу почему.

Дискуссия о профсоюзах началась как самый обычный межведомственный конфликт. То ли по вопросу о кадрах, то ли по вопросу о полномочиях – сейчас сказать трудно. И историки, скорее всего, не скажут, поскольку такова обычная природа бюрократических конфликтов: там есть всегда какой-то формальный сюжет, к сути дела отношения не имеющий, и реальная подоплека, которую все знают, но о которой официально никто не говорит. Как бы то ни было, но стороны быстро мобилизовали в свою поддержку руководителей высокого ранга, а поскольку те были фигурами, входившими в политическое руководство государства, то и разрешение конфликта было вынесено на уровень принятия политических решений. И тогда обычный, рядовой межведомственный спор облекся в форму противостояния различных политических платформ. Когда эти политические платформы были вынесены на суд политического органа, большинство членов которого не понимало, что именно лежит в основе разногласий, то дискуссия приобрела уже совсем иной характер, никак не связанный с первоначальным конфликтом.

При этом развитие дискуссии шло одновременно по двум линиям. С одной стороны, по бюрократической, когда члены политического органа группировались по признаку бюрократических кланов, и по политической, когда часть из них отнеслась к проблеме как действительно политической и пыталась решить ее в таком именно качестве. Ну, плюс еще личные взаимоотношения, старые обиды и сведение счетов. Одним словом, сплелся такой клубок, в котором разобраться оказалось практически невозможно. Дело дошло до того, что члены политических органов отказывались разговаривать друг с другом и проводили раздельные заседания, между которыми бегали посредники.

Ленин не сразу принял участие в этой склоке: у него и других забот хватало, а когда вмешался, то, следует отдать ему должное, действовал решительно и умело. Он не стал подробно разбираться во всех нюансах возникновения конфликта. Его изложение событий, когда ему приходилось это делать, было предельно невнятным и отрывочным. Впрочем, те, кто в конфликте участвовал, хорошо понимали, что имеется в виду, а для прочих он специально подчеркивал эпизоды, важные с его точки зрения как человека, относящегося к ситуации с позиции лидера партии и государства.

Первым делом Ленин нашел достаточно широкую, а потому предельно абстрактную, но приемлемую по идеологическим соображениям, формулу, которую применил непосредственно к предмету конфликта, но не к содержанию самого конфликта. Тут годилось все что угодно, лишь бы звучало красиво: отсюда, именно отсюда и родилась загадочная фраза про профсоюзы как школу коммунизма. Далее, он заставил тех участников конфликта, которые в нем выражали бюрократические интересы, вокруг этой формулы «сплотиться». Те и сами были рады это сделать, поскольку не без изумления взирали на последствия своей собственной маленькой бюрократической склоки, справиться с которыми собственными силами были уже не в состоянии.

Получившееся таким образом большинство (с примкнувшими к нему лицами, в дискуссии участие не принимавшими) далее обрушилось на тех, кто искренне пытался разрешить так несвоевременно (с точки зрения всех прочих) поднятую политическую проблему. Эти последние были скопом зачислены в синдикалисты и осуждены как раскольники. По отношению к ним все происшедшее выглядело явно несправедливо, но что, спрашивается, было делать. Действительно, тут и Кронштадт, тут и переход к НЭПу.

Как бы то ни было, конфликт был разрешен. Тогда откуда же истерика и жесткие меры? А оттуда, что Ленин понял, что так теперь будет всегда. Что предотвратить перерастание рядовых бюрократических конфликтов в политические склоки в условиях, когда политическое руководство совпадает с верхушкой бюрократии, невозможно. Резолюция о единстве партии ставила определенную преграду для такого развития событий, ибо теперь каждый, кто пытался перевести бюрократический конфликт в политический, вынужден был считаться с угрозой жестких репрессий.

То, что при этом уничтожалась нормальная форма разрешения действительно политических конфликтов, в тот момент казалось не столь существенным. Но было ясно, что все принятые меры возникшую проблему не решают и, как показали последующие события, эти опасения были вполне обоснованными.

От шока, полученного во время этого кризиса, Ленин, похоже, так и не оправился. До конца жизни он все время возвращался к проблемам, вставшим перед ним в период дискуссии о профсоюзах.

Его завещание в значительной мере посвящено все тем же вопросам. Как ограничить влияние бюрократических интересов на принятие политических решений, как предотвратить угрозу случайного раскола высшего руководства партии, как поставить бюрократию под политический контроль? Между прочим, некоторые из его идей кажутся мне весьма интересными, но в целом ответов на эти вопросы в тот момент времени и в тех условиях не оказалось.

А сталинский «орден меченосцев» - лишь один из отзвуков тех самых рассуждений Ленина.

3.3. Коммунисты и кибернетика

Почему коммунисты так невзлюбили кибернетику? Естественно, это, как и многое другое, принято относить на счет органических пороков коммунистической идеологии и коммунистической практики. Мол, ретрограды, с порога отвергающие все «буржуазное», новое, современное. Особенно забавным представляется критикам коммунизма использованный в то время довод, что, мол, кибернетика никак не учитывает руководящую и направляющую роль Коммунистической партии.

Однако, какое возмущение это не вызовет у критиков, что как раз в этом вопросе Коммунистическая партия была абсолютно права. В тот момент, когда КПСС отвергла кибернетику, она еще не превратилась окончательно в придаток бюрократии, она еще сознавала свое положение как политической системы. Партия хотела знать, что происходит в системе управления, и хотела иметь возможность воздействовать на нее таким образом, чтобы получать вполне определенные, заранее заданные результаты. И ей вовсе не улыбалось встретить со стороны системы управления ответ: мол, нечего сюда лезть – мы работаем «по науке», вы в этом ничего не понимаете.

К тому же и сами адепты кибернетики в тот «золотой» период ее развития претендовали не более и не менее, как на открытие универсальной науки управления, на всеобщность разрабатываемых ими методов. Что эти претензии чрезмерны, тогда в мире могли сказать лишь единицы, и ни один человек в СССР. Более или менее массовое понимание ограниченности кибернетических подходов пришло позднее. Но именно тогда-то кибернетика стала получать признание в СССР. То, что такое признание шло одновременно с завершением обюрокрачивания партии – не совпадение. Это один и тот же процесс.

4. Бюрократия и лидерство

Как бюрократия не может иметь своей собственной партии, так же точно она по своей сущности не может иметь и лидера. Но по формальным требованиям функционирования бюрократических систем некто, исполняющий обязанности первого лица бюрократии, быть должен. Исторически существует множество конкретных форм позиционирования этого лица, и мы их сейчас разбирать не будем. Фактически же роль первого лица бюрократии обычно выполняет представитель политической системы.

Если правильное соотношение между политической системой и бюрократией соблюдается, такая ситуация не влечет за собой каких-либо осложнений. Обязанности руководителя бюрократии носят чисто формальный характер. Их исполнение есть деятельность, лежащая в другом пространстве по отношению к деятельности представителя политической системы как политика. Политик реализует себя в своей области, в политике, а исполнение обязанностей главного бюрократа есть не более чем дополнительная общественная нагрузка. Это, естественно, в теории, на практике все происходит несколько иначе, но это тема для отдельного обсуждения. Нас же в данном случае интересует ситуация подчинения политической системы бюрократии.

Вот тут начинают происходить весьма драматичные события. Формальный глава бюрократии постепенно утрачивает свою опору в политической системе, которая сама размывается, сливаясь с бюрократией. Он все в большей и большей степени начинает сливаться с ролью лидера бюрократии – и тут до него доходит, что эта роль абсолютно формальная. Что у него нет никакой власти, кроме как подписывать подготовленные кем-то другим решения, и что любой формально нижестоящий по отношению к нему бюрократ обладает реальной властью, неизмеримо большей, нежели он. Хуже того, он оказывается вынужден единолично изображать из себя политическую систему, то есть нести всю полноту ответственности за то, что творит бюрократия, на которую он не может повлиять.

Не будем дальше углубляться в теорию. Посмотрим лучше на конкретного человека, оказавшегося однажды в таком положении – на М.Горбачева. В каком положении оказался Горбачев, когда получил пост Генерального секретаря? У него не было ни политического влияния, ни политической поддержки. Да откуда они могли бы взяться? Сравним его с одним из его предшественников – с Брежневым (Андропов и Черненко правили слишком недолго, чтобы относительно них делать какие-то выводы).

Можно, конечно, по всякому оценивать деятельность Брежнева в последние годы его жизни, но давайте посмотрим на его жизненный путь. Прошел всю войну (последующая шумиха вокруг Малой земли отношение к ней этого факта не отменяют), участвовал в восстановлении экономики промышленно развитых областей, далее – советизация Молдавии. Руководил освоением целины – крупнейшим хозяйственным проектом 50-х годов. Потом курировал космическую программу страны. И на каждом этапе его окружало множество людей, для которых он был лидером, кто был обязан ему своими успехами и карьерой и кому он, в свою очередь, был обязан успехами в реализации порученных ему направлений деятельности. Когда Брежнев стал Генеральным секретарем, ему было на кого опереться, кому доверять.

А на кого мог опереться Горбачев, делавший тихую аппаратную карьеру, в жизни которого крупнейшим реализованным проектом была разработка продовольственной программы – аппаратного мертворожденного уродца? Конечно, сказать, что Горбачева вообще никто не поддерживал, нельзя. Но поддерживали его не как самостоятельного политического деятеля, а как человека, занимающего важную позицию с точки зрения использования ее в межклановой, межведомственной борьбе. Он-то хотел считать, что он главный над всеми, а все остальные только о том и думали, как бы его использовать в своих собственных интересах.

Различие двух биографий – это на самом деле различие двух принципиально разных этапов жизни бюрократии. Брежнев делал карьеру в условиях, когда партия еще осуществляла реальное политическое руководство бюрократией. И неважно, что именно при Брежневе партия практически полностью утратила свою роль. Ему для удержания своих позиций хватало накопленного в предшествующем периоде запаса политического влияния, а с середины 70-х годов его лично уже мало что волновало (равно как впоследствии и Черненко). Горбачев делал карьеру, когда бюрократия уже практически полностью поглотила партию, поэтому и карьера у него иной быть не могла, кроме как бюрократической.

Поэтому бессмысленно гадать, что бы было, если бы не Горбачев был избран Генеральным секретарем. Бюрократия своими собственными руками создает своих могильщиков. К тому времени уже любой относительно молодой член высшего руководства оказался бы в том же положении, что и Горбачев, и вынужден был бы делать в принципе то же самое – или признать свой полный личный крах: надо же было потратить столько сил, чтобы прорваться на вершину власти и, достигнув цели, обратиться в ничто.

А что сделал Горбачев? Он начал пытаться искусственно создавать себе политическую поддержку. Лозунги ускорения и перестройки для него лично означали именно необходимость как можно скорее создать в руководстве как можно более большую группу лиц, обязанных своим выдвижением лично Горбачеву. И то, что они совпали с чаяниями широких бюрократических масс – не просто совпадение. Это закон развития бюрократических систем.

5. Бессмертие бюрократии

Еще раз повторим: как бы ни были сильны бюрократические тенденции, как бы далеко не заходили связанные с ними процессы, они никогда не могут дойти до своего логического конца. Государство не может быть абсолютно бюрократическим, партия не может быть партией полностью абсолютно бюрократической и так далее. Всегда будет оставаться небольшой зазор. Рано или поздно найдется кто-то, то попытается этой ситуацией воспользоваться. Появление этого «кого-то» - вопрос не политический или социальный, а чисто демографический.

Все, что происходит дальше – вполне закономерно. То обстоятельство, что тенденции еще не дошли до конца, порождает иллюзию, что их можно повернуть вспять. Повернуть вспять – значит вернуться в какую-то точку в прошлом. Вспомним идейные искания начала перестройки: постоянные призывы «вернуться к истокам», поиск мест, где эти истоки находятся, а также попытки понять, когда и как эти истоки замутились. Все эти поиски привели к тому, что была дискредитирована вся история СССР.

Я не согласен с А.Зиновьевым, который утверждает, что складывание определенного общества происходит «сразу». Что складывается «сразу», так это система его противоречий, развитие которой и составляет содержание истории данного общества. Но поэтому, пытаясь разрешить некоторое выявленное, созревшее противоречие и отправляясь для этой цели «назад» по шкале времени, мы будем на это противоречие постоянно натыкаться.

В ходе перестроечной дискуссии «светлый» период истории СССР в какой-то момент свелся к двум первым годам НЭПа – до того времени, пока Ленин не отошел от активной деятельности. За этот рубеж идеологи перестройки цеплялись как за последний плацдарм – об этом свидетельствует количество публикаций, посвященных именно этому периоду истории. Но ведь этим двум годам предшествовала резолюция 10-го съезда о единстве партии, которой мы не случайно уделили такое внимание. В конце концов, пал и этот плацдарм, а вслед за этим пал и СССР. А поскольку по той же самой схеме шла и дискредитация КПСС, то пала и она (нынешняя КПРФ ни в коем случае не может быть признана наследницей КПСС – да и сама на это сейчас не очень-то претендует).

А что бюрократия? А с ней ровным счетом ничего не случилось. Но это уже совсем другая история.

Вместо заключения

Что это за не свершившееся еще событие, историю которого я пытаюсь изучать? Не, знаю, как именно это произойдет, в каких именно конкретных формах, возможно, в форме глобальных кризисов и потрясений, но рано или поздно (скорее даже рано) человечеству придется поставить вопрос о бюрократии как о самостоятельной проблеме, требующей разрешения.

До сих пор бюрократия рассматривалась то как явление, вообще неорганичное «нормальному» человеческому обществу, то, в лучшем случае, как неизбежное зло, с которым приходится мириться, но которое надо всячески стараться держать в рамках. Российская история последних двадцати лет свидетельствует о том, что эти и подобные им подходы себя исчерпали.

Кто-то сказал, что Россия за исторически короткий срок смогла дискредитировать сразу две общественно-политические системы: социализм и капитализм. Добавлю, что при этом она продемонстрировала образ бюрократии, совершенно отличный от того, который до сих пор господствовал в общественном мнении.

Действительно, ведь как все хорошо начиналось в 1985 году! КПСС начинает борьбу против бюрократии: перестройка, гласность, «больше демократии – больше социализма». Народ с энтузиазмом поддерживает инициативы партии – и спустя совсем немного времени партия исчезает в небытие. Страна возвращается в русло «мировой цивилизации», для того только, чтобы через десяток лет, якобы, окончательно покончив с коммунизмом, вновь приступить к строительству бюрократического государства... с либеральным уклоном.

Можно, конечно, по привычке все это списывать на национальные особенности России и русского народа. Только что делать Западу, который мечется между признанием объективного характера глобализации и паническим страхом перед глобальными бюрократическими структурами? Нет,

Россия – неотъемлемая часть мировой цивилизации и никогда из нее не выпадала. Другое дело, что в ней одни процессы протекают медленнее, чем в других частях мира, а какие-то – быстрее. В

России проблема бюрократии встала раньше, чем в остальном мире, и она на своем опыте наглядно продемонстрировала, что рецепты борьбы с этим явлением, представлявшиеся ранее универсальными и эффективными, таковыми не являются.

Пора уже признать, что бюрократия является вполне самостоятельным субъектом исторической жизни, роль которого уже невозможно замалчивать и которого невозможно уничтожить. А раз так, то надо его изучать. Зачем? Чтобы использовать.

Читать:

• Заметки о бюрократии, часть 1
  
• Заметки о бюрократии, часть 3. Бюрократия и конституция
  
• Заметки о бюрократии, часть 4. Бюрократия и конституция